С хлюпающим скрежетом торфяная лопата Мак-Ганна врезалась в земляную насыпь под его ногами. Знал бы он, что откопает вместе с зимним топливом, — наверняка бы в это мгновение остановился, выбрался на насыпь, а потом наполнил свой сарай стандартными брикетами прессованного торфа, который нынче можно заказывать хоть грузовиками.

Но Брендан продолжал извлекать квадратной торфяной лопатой черные сырые куски, перебрасывая их через насыпь, где они падали со смачными шлепками. Он совершал это с легкостью и отточенностью движения, выработанного повтором одного и того же действия бесчисленное множество раз. Хотя и его отец, и дед, и все прочие предки добывали торф из того же клочка болота, Брендан никогда не думал о себе как о продолжателе вековой традиции. Не более размышлял он и о тех древних, примитивных растениях, чей вечный покой сейчас потревожил. Такая ежегодная рутина была единственным способом избавиться от мучительного холода, который подползал под дверь каждый ноябрь.

Но чего Брендан меньше всего опасался в этот необычный, осиянный солнцем апрельский денек — так это холода. Устойчивый западный бриз обдувал болото, погоняя высокие облака через размытую голубизну неба и осушая болотную влагу. «Хорошо подсушит сегодня», — сказал бы отец. Брендан работал, засучив рукава. Шерстяной пиджак со сморщенными от постоянной носки локтями лежал на насыпи. Остановившись, он оперся левой рукой о рукоятку sléan[1] и закатанным рукавом вытер пот со лба, отбросив назад намокшие темные волосы. Кожа лица и предплечий уже ощущала приятное покалывание загара. Внезапно он почувствовал сильный голод, сопровождаемый мучительным беспокойством. Должно быть, последний год он без помех срезает торф на собственной земле. Воспоминание об этом обожгло его до самой глубины желудка. Когда он взобрался на насыпь, чтобы достать платок из кармана плаща, то огляделся — не видно ли на горизонте велосипедиста.

В сорока ярдах от Брендана его младший брат Финтан комично «сражался» с наполненной торфом тачкой. Финтан сгрузил два десятка мокрых торфяных кусков в конец длинного ряда, одного из тех, что делали поверхность болота похожей на вельвет. На добрую квадратную милю окрест ландшафт покрывали маленькие «хибарки» из перевернутого торфа. Тут и там выступали выпуклости белых пластиковых пакетов с хорошо просушенными дернинами.

— Не видно ее? — крикнул Брендан брату, который в ответ лишь пожал плечами и продолжил работу. Оба парня вкалывали здесь с девяти, лишь с коротким перерывом на чай в середине утра. Их сестра Уна собиралась принести сэндвичи и чай и заняться переворачиванием торфа. Это была непосильно тягостная работа — переворачивать торфяные брикеты руками, чтобы они высыхали на солнце. В другое время они могли бы сохнуть и дома.

Сложив платок и убрав его в карман, Брендан вновь спустился в подобное могиле углубление, с гримаской удовлетворения отметив: его slean накренился под углом к стене насыпи. Он уже подбирался к хорошему черному торфу, которые ценили в этих местах не за то, что он пролежал в земле не потревоженным и не сгнившим чуть ли не восемь тысяч лет, а за отличную горючесть.

Он снова принялся за работу и, пытаясь заглушить урчание в желудке, сосредоточил на ней все внимание. Он привык к тяжелому физическому труду, однако нечто в болотном воздухе вызывало яростный голод. Что сегодня будет на обед? Сандвичи с цыпленком, яйцо или полоска соленого красного бекона на куске черного хлеба? Вгрызаясь лопатой в землю, Брендан мысленно откусывал аппетитный ломоть, запивая его глотком горячего сладкого чая. Еще один ряд, думал он, с неистовством выбрасывая очередной кусок дерна, еще один ряд… — И вдруг его лопата замерла.

— Черт!

Над краем среза поднялась голова Финтана.

— В чем дело? Наткнулся на остатки Ноева ковчега?

— А, нет, — сказал Брендан. — Это всего лишь конский волос.

Четыре вещи, повторял их отец, могут помешать человеку, который заготавливает торф. Брендан как будто бы снова услышал голос старика: «Парик, вода, комья и конский волос!» Завершив перечисление, он важно поднимал четыре пальца и добавлял: «Наткнетесь на что-нибудь такое, мальчики, и это станет вашим Ватерлоо».

— Подай-ка лопату, а?

Финтан выполнил просьбу, а затем, опершись на рукоять вил, начал наблюдать. Хотя «эти четыре вещи» обычно оказывались стволами и корнями деревьев, порой на болотах обнаруживали диковинки: грубые дышла из дуба, древние телеги, некогда запрягавшиеся быками, сырные головы или деревянные бочки с маслом. Зарытые во влажную почву для сохранности и давно забытые в ее недрах, они словно бы выключались из времени, огражденные вязкой, оберегающей властью болота.

Не торопясь, Брендан окопал по периметру волокнистый ком, подрезал его по краям и отделил лишние кусочки почвы. Затем встал на колени и потянул за пряди, торчавшие из мокрого торфа. Спутанный и свалявшийся, ком оказался слишком длинным и тонким для корней, именуемых конским волосом. Брендан запустил сильные пальцы в плотный черный торф… Неожиданно ком поддался, и он отшвырнул его в сторону.

— Святой Иисусе! — прошептал Финтан, и Брендан посмотрел вниз. Его колена почти касалось человеческое ухо табачного цвета. И хотя лицо было скрыто, очертания челюсти и колтун тонких мокрых волос свидетельствовали: ухо принадлежит женщине. Брендан с трудом встал на ноги, едва сознавая, что холодная вода просачивается сквозь его брюки и сапоги.

— Простите, ребята. Вы, должно быть, чуть не померли с голоду, — донеслось до них извинение запыхавшейся Уны. — Но вы бы видели: я буквально по горло в работе…

Ее голос умолк, едва она разглядела лица повернувшихся к ней братьев. Она ступила на край насыпи рядом с Финтаном, взглянула вниз на ужасную находку, и Брендан заметил, как ее пальцы стиснули фляжку и наспех обернутые в бумагу сандвичи.

— Ах, Иисусе, бедняжка! — вот и все, что она смогла сказать.

Кормак Магуайр мылся под душем, когда зазвонил телефон. По привычке он продолжал слушать, как он звонит, ожидая, что включится автоответчик. Но, услышав взволнованный голос Пядара Уинна, поспешно завернулся в полотенце и бросился вниз по лестнице, надеясь перехватить Пядара до того, как тот бросит трубку. Ростом чуть выше шести футов, Кормак хоть и начал ощущать груз тридцати девяти прожитых лет, но все еще обладал худощавым, мускулистым сложением гребца. Его темно-каштановые волосы были коротко подстрижены; на заостренном лице выделялись черные глаза, длинный прямой нос и квадратная челюсть. Бледно-оливковая кожа словно впитала в себя солнце, ибо все летние месяцы он провел в поле. Последнюю пару дней Кормак пренебрегал бритвой, и теперь вода стекала с его щетинистого подбородка на голую грудь.