Не так уж много темных личностей разгуливало здесь по ночам, как это можно было заключить из впечатлений первой ночи; не так уж мало оставалось предприимчивых людей, как это можно было понять из слов миссис Джексон. Молодые люди нередко покидали деревню, то же самое делали многие молодые люди на протяжении двух-трех последних столетий, а может, и того раньше («Покинутые деревни» Голдсмита встречались в каждом веке последнего тысячелетия) однако кое-кто оставался. Ведь теперь, когда неподалеку выросли новые предприятия: шелкоткацкая фабрика, атомная электростанция, современные автомобильные заводы, — гораздо больше народу имело возможность найти работу по душе, на которую можно было ездить из Кроссбриджа. Да и фермы покрупнее набирали рабочих почти как в доброе старое время, поскольку современное, интенсивное земледелие требовало не меньше людей, чем прежнее, экстенсивное. Не то чтобы Кроссбридж процветал. Население его сильно сократилось по сравнению с днями железорудных разработок или еще более отдаленным временем, когда на фермах, как правило, держали много батраков, и заведующая почтовым отделением успела сообщить Ричарду, что число, коренных кроссбриджцев тает с каждым днем, а уж тех, о ком она могла бы сообщить подробности, почти совсем не осталось. Уиф был одним из немногих, кто еще хранил в памяти имена людей и названия мест, всевозможные даты, пожары, происшествия, случаи воровства, точные сведения о склонностях, обычаях, костюмах, говоре, развлечениях; и все же, несмотря на то, что познания Уифа казались более ценными, поскольку относились к области прошлого, можно было предположить, что грядущие перемены окружат со временем ореолом и наблюдения Эдвина, и его образ жизни. Хоть сами традиции и менялись, люди, создающие их, оставались неизменными.
Спустя неделю после своего приезда, когда ненастье, пришедшее на смену хорошей погоде, заставило его просидеть почти весь день дома (этот день Ричард провел удивительно приятно, создавая условия для любимой работы: расставлял в нужном порядке книги, раскладывал блокноты и карандаши, переставлял мебель в комнатах), он воспользовался тем, что дождь временно прекратился, и решил дойти до церкви. От дороги неприятно пахло сыростью, а на всем пути он не встретил ни одного человека.
Снаружи церковь замшела, и покрытые лишайником места серебрились после дождя. Сложенная из сизого камня, добываемого поблизости, она стояла на холме, сплошь покрытом могилами, и выглядела несколько заброшенно.
Внутри, однако, было восхитительно тепло и чисто. Ричард ожидал, что стены будут грязные и закоптелые, а они сверкали белизной; скамьи были натерты до блеска, подушечки для коленопреклонения выглядели так, будто их только сегодня выколачивали, на алтаре, отгороженном полированными перилами, стояли свежие цветы; чистенький книжный прилавок не производил обычного жалкого впечатления, купель работы пятнадцатого века была аккуратно огорожена лиловым шнуром. Единственный неф вел к ступеням алтаря, то есть к западной стене старой часовни. Церковь не была отягчена шедеврами архитектуры, и тем не менее Ричарду никогда еще не приходилось бывать в сельской церкви столь изящных пропорций — войдя, вы сразу же ощущали тепло и уют. Кафедра проповедника с начищенным бронзовым орлом на передней стенке стояла совсем близко от молящихся, и веревка колокола висела сразу за купелью.
Из ризницы вышла Эгнис и, увидев Ричарда, подошла к нему. Она была в фартуке, специальных перчатках и шляпке, которую так и не удосужилась снять, — раз в неделю она приходила убирать в церкви. За последние дни они достаточно хорошо познакомились, чтобы почувствовать взаимную приязнь; встреча при таких обстоятельствах лишь укрепила это чувство, и скоро Эгнис уже рассказывала ему о самой церкви, о священнике, о порядке богослужений; показала ему книгу посетителей и, явно желая удивить, сообщила, что всего несколько дней назад посмотреть церковь приезжали туристы из Австралии и Канады, и стала уговаривать его самого оставить подпись в этой книге.
Зная со слов миссис Джексон положение дел у нее дома, Ричард испытывал некоторую неловкость. Будто имел над Эгнис некую власть, мог повергнуть в глубокое смущение, сказав, что знает ее секрет. Ему вдруг явилась нелепая мысль: а что, если взять да сказать ей, что он все знает, а потом утешить — это, мол, все пустяки. Но он тут же ужаснулся собственной черствости. Самообладание Эгнис было, на его взгляд, достойно подражания. Это была невысокая хрупкая женщина с легкими седыми волосами. Красивые глаза и нос, маленькие руки, на ногах тяжелые ботинки. Особенно поразила Ричарда ее кожа: в уголках рта и глаз намечались морщинки, но такие легкие, что скорее говорили о доброте, чем о возрасте — а так кожа была гладкая и нежная, словно шелк, на который нанесли румянец, свежестью напоминавший только что сорванное яблоко, нанесли воздушными мазками, едва коснувшись кистью лица, чтобы, не дай бог, чем-нибудь не напортить. И если он испытывал смущение в ее обществе, то не меньшее смущение испытывала и она. Ее бодрый тон и суховатая манера держаться недостаточно хорошо маскировали — скорее, даже подчеркивали — разницу между простым знакомством и дружескими отношениями, которые для нее были, очевидно, более естественными.
Чтобы сказать ей что-нибудь приятное, он похвалил церковь, чувствуя себя довольно глупо, так как сухой тон, в который впал и он, звучал неуклюже и потому даже немного напыщенно. Она поблагодарила.
— А вы новый ковер заметили? — сказала она, указывая на длинную ковровую дорожку, протянувшуюся от южного входа до ступенек алтаря. Дорожка была из недорогих, но сделана будто по заказу для этой церкви и выглядела весьма парадно: неяркий свет, падающий из окон, скрадывал и облагораживал яркость расцветки. — Нам давно нужен был ковер. — Ричард кивнул, и Эгнис, чувствуя его искренний интерес и тронутая им, продолжала, слегка приукрашивая свой рассказ, чего обычно себе не позволяла. — Но мы тогда как раз купили новые стихари для мальчиков-служек — у нас их всего-то трое, — и в кассе церковного комитета совсем не оставалось денег. Тогда я раздобыла два мешка угля у мистера Скотта, — я, собственно, хотела заплатить за них из своего кармана, но он пожертвовал уголь, — мне, видите ли, хотелось разыграть что-нибудь, что могло бы пригодиться в хозяйстве, и мы выручили от этой лотереи двадцать фунтов. Я все устроила сама. Никакой тут моей особой заслуги, конечно, нет, просто мне хотелось сделать всем сюрприз, поэтому я никому не сказала, на что именно пойдут вырученные деньги. Одним словом, уголь я получила, билеты распродала, и к пасхе у нас был новый ковер. — Почувствовав, что незаметно для себя расхвасталась, Эгнис покраснела и указала на коврик, лежавший у купели. — А на этот деньги собрала миссис Фрайер. В девять фунтов обошелся. Ей, бедной, пришлось от себя десять шиллингов доложить.
Тут она взглянула на часы и заторопилась домой. Время для работы приходилось выкраивать из четырехчасовых промежутков между кормлениями — очень не разболтаешься. Ричард пошел вместе с ней. На паперти он подержал ее хозяйственную сумку, пока она застегивала пальто на все пуговицы, несмотря на то, что тучи рассеялись, выглянуло солнце и от земли подымался теплый пар. Впоследствии Ричард узнал, что уборка церкви — всего лишь одна из безвозмездных обязанностей, которые Эгнис выполняла в деревне. Она убирала также помещение Женского клуба, развозила по четвергам на тележке готовые обеды, ходила в больницу поить чаем больных, заседала в церковном комитете, в комитете по устройству ежегодных карнавальных шествий и экскурсий для пенсионеров, да еще при всяком удобном и неудобном случае можно было услышать: «А уж это мы оставим миссис Бити». И все это делалось без тени самодовольства. Она, случалось, ворчала, что она одна такая ненормальная — отдувается за всех, смеялась над своей вечной занятостью, называла себя миссис Швабра и получала от своих общественных дел огромное удовольствие. Они давали ей возможность побыть на людях, так же как ежегодное участие в рождественском спектакле давало ей возможность попеть и подурачиться вволю, ко всеобщей радости — и к своей, разумеется, тоже. Именно контраст между хрупким внешним видом, скромностью манер, граничившей с робостью, и энергией, с которой она неизменно хваталась за работу и отдавалась веселью, и вызывал восхищение Ричарда, перешедшее впоследствии в преклонение. Она была хорошая женщина, очень скоро он начал считать ее лучшей из всех, кого он знал, самой искренней. Однако тихоней Эгнис отнюдь не была и, разойдясь, показывала себя подчас с весьма неожиданной стороны. Благопристойность, сдержанность, замкнутость, пунктуальность — все те качества, которые обычно приводят к известной сухости или в лучшем случае к снисходительному отношению к жизни, у нее служили трамплином к смеху, веселью и радостной готовности помочь.
