— Черт!

Он стоял, не зная, что предпринять. Конечно, можно было бы попросить Эдвина отвезти его, но он боялся нарваться на грубость.

— Вот что, — сказал он. — У меня с собой мало денег — не могли бы вы одолжить мне пару фунтов или… или вы сами не довезли бы меня до Каркастера? Мне нужно повидать Дженис.

— И вы хотите, чтобы я помог вам как-то с ней повидаться?

— Да нет. Я… еду к ней. Я заплачу вам за машину.

— С чего это вы взяли, что я приму от вас деньги?

— Да не петушитесь вы так, ради всего святого! Не можете, что ж, так прямо и скажите, я пойду поговорю с Роуэном.

— Это еще как повезет. Он не любит ездить после восьми вечера.

— Кого-нибудь другого найду.

— Не забывайте, что вы не в Лондоне.

— А ведь правда. Спасибо, что напомнили. Приятно было встретиться. Спокойной ночи!

— Держи! — Эдвин достал из кармана ключ и швырнул матери. — Можешь идти с ним.

Миссис Кэсс подхватила ключ, который сразу же исчез в складках навороченной на нее одежды, и, невнятно поблагодарив Эдвина за его великую милость, заковыляла к двери. Можно было подумать, что несколько мгновений, которые она провела в молчании, сильно подорвали ее силы. Нытье словно было каким-то видом энергии, заряжавшей ее, — теперь она совсем притихла, и вид у нее был поникший и больной.

— Мне кажется, ее следовало бы проводить домой, — сказал Ричард.

— Вот вы и проводите.

— Нельзя ли без грубостей? Вы ее сын.

— Я и так потерял достаточно времени. — Эдвин усилием воли взял себя в руки, застлавший глаза кровавый туман — результат вспышки гнева — рассеялся. В движениях его вновь появилась лихорадочная размеренность, свидетельствовавшая о неодолимой потребности трудиться и созидать. Даже мысль о вынужденной остановке в работе была ему невыносима.

— Она сама знает дорогу, — сказал он. — Ничего ей не сделается. — И прибавил с внезапной злобой: — Да кому она нужна!

От этой злобы Ричарду стало не по себе — он повернулся, чтобы идти. Миссис Кэсс стояла, приткнувшись к стене, почти невидимая под своими одеждами: ее волосы с седыми прядями растрепанным нимбом поднимались над лиловато-серым лицом. Что-то жуткое послышалось Ричарду в ее приглушеном тряпками голосе, когда она заговорила, — это был какой-то детский лепет, напоминающий невнятное бормотанье полоумной спиритки.

— Он говорит, мамочке нельзя больше к нему. Это ее-то любимый сыночек сказал. Ох, и негодник же он был, сущий негодник. Отдаешь им лучшие годы. Когда еще можно жизнью наслаждаться, приходится дома сидеть, смотреть за ними, подтирать за ними, подбирать, заботиться. А я разве ему когда хоть слово сказала — только бы он любил свою мамочку, ей больше ничего и не надо. А он вот не любит, что уж тут притворяться. Не любит он ее больше. Она мамочка плохая. Плохая!

Унылые причитания мокрой шерстинкой обвивались вокруг нервов Ричарда, слова, то завывающие, то снова падающие до шепота, все сильнее тянули его за душу, а старуха по-прежнему стояла неподвижно в ожидании, что ее вытолкают, или выведут, или побьют, или забудут про нее — смотря по обстоятельствам.

— Я провожу ее домой, — сказал Ричард. Он с трудом отыскал локоть, затерянный в ворохе тряпья, и потянул ее к себе. Вместе, спотыкаясь, медленно переставляя ноги, они пошли к выходу.

Одним прыжком Эдвин опередил их и широко распахнул дверь.

— Я ж тебе объяснял, — плачущим голосом сказал он, — что невозможно вести дело, когда дома творится такое. Тебе легко теперь раскаиваться. Опять осрамила меня перед ним! Другой заботы у тебя нет! А простишь тебя, и ты завтра же снова напьешься и снова будешь позориться. Ты же стала посмешищем всего города. А меня в каком виде выставляешь? — Он обратился к Ричарду: — Она напивается и начинает приставать к мужчинам и… она же бог знает что себе позволяет. Не мать она мне. Вы так на это и смотрите. Может, это ваше счастье, что вы без матери выросли. Не мать она мне!

— Весь в прохвоста отца, — сказала миссис Кэсс, будто последний мстительный огонек порхнул над остывшим пеплом, подернувшим ее сознание. — Поганый, никчемный подонок! Тоже мне вообразил, будто станет большим человеком. Не станет! Помяните мое слово. Кишка тонка. Он еще сядет в лужу — вот увидите!

— Не смей так говорить! Не смей!

— Я отведу ее домой.

— Ведите. Деньте ее куда-нибудь! Делайте с вей что хотите!

Очутившись на улице, где как будто сильно похолодало за несколько минут, с усилием волоча миссис Кэсс, Ричард попробовал было разобраться в причинах своего столкновения с Эдвином, но мысли его разбегались. Судить о том, что произошло, было трудно, да и не к чему: оба были по-своему правы, оба неправы, потому что даже не попытались смирить себя и договориться; ну и потом, какое ему, в конце концов, до всего этого дело; он испытывал лишь омерзение, оно комом лежало у него в желудке — тупая жалость, чем-то схожая с раковой опухолью.

Миссис Кэсс крепко ухватила его под руку. Вот оно, цепляние за жизнь. Женщина, которая никому не была нужна, которая вызывала одно-единственное искреннее чувство в одном-единственном человеке — и то презрение, чьи дни были лабиринтом попрошайничества, грязи, пьянства, мерзкого хныканья, которая думала лишь о том, где бы разжиться несколькими шиллингами на свои нужды (мысль, стучавшая в ее голове с той же настойчивостью, с какой дятел долбит мертвую кору). Ноги носили ее по привычке, ее глаза были открыты, но едва ли видели что-нибудь и загорались, лишь когда какое-нибудь случайное воспоминание попадало в фокус ее мыслей, чтобы тут же исчезнуть, словно акробат, подлетающий на батуте. И тем не менее эта женщина со всем пылом, со всей хитростью, на какую была способна, упорно гнала от себя смерть. Если бы не существовало ни инстинктов, ни разума, ни учений, ни религии, ни стремления к идеалу, тогда, пожалуй, следовало бы обратиться к силам, направленным на сопротивление смерти, — может, с их помощью и удалось бы чего-то добиться.

Только кому, чего и как?

Их нагнал автомобиль и, замедлив ход, остановился. Свежий лак холодно посверкивал под уличным фонарем. Из окна высунулся Эдвин.

— Я дам вам машину, чтобы доехать до Каркастера, — сказал он. — Это все, что я могу.

— Я не умею водить машину, — ответил Ричард с такой поспешностью, что сам рассмеялся, — не умею.

— Не умеете водить машину, — без выражения повторил Эдвин.

— Да.

— Ну что ж, ничего не поделаешь. Сам я вас отвезти туда не могу. Нет, этого не могу.

— Понимаю. Во всяком случае, спасибо за предложение. — Ричард решил воспользоваться обстановкой. — Может, вы отвезете домой вашу мать, раз уж вы все равно здесь. Роуэн живет недалеко. Пойду спрошу, может, он согласится отвезти меня в кредит. Спокойной ночи, миссис Кэсс.

Он поспешно зашагал прочь, не оглядываясь, не желая знать, что происходит позади.

Роуэн еще не вернулся с работы, раздраженно сообщила его жена, вышедшая на стук в кое-как накинутой поверх комбинации вязаной кофте, — поспешность, с какой она захлопнула дверь в кухню из небольшой передней, невольно наводила на подозрение, — еще не вернулся и не вернется до одиннадцати, это ей доподлинно известно, и, уж конечно, никого он сегодня никуда не повезет.

На вокзале иногда бывают такси. Их не было.

Хотя решение увидеть Дженис уже тяготило его, хотя он понимал, что его появление среди ночи или на рассвете едва ли будет встречено с восторгом, хотя он знал, что Эгнис будет беспокоиться о нем — по крайней мере это слабое утешение будет поддерживать его в пути, — он чувствовал, что должен идти, и пошел к шоссе, уводившему из города, в надежде, что кто-нибудь подберет его по дороге.

Зная, что так и так доберется до места слишком поздно, он не делал попыток остановить какую-нибудь машину, пока город не остался далеко позади. Тротуары горестным, созвучным его настроению эхом вторили стуку его твердых подошв. Нужно было отделяться от этого настроения.