— Значит, не хотят каджары торговать с нами... Плохо дело. А к Аллакули-уста ты заходил?

— Заходил, как же! Ждет он тебя. Говорит — пусть приезжает да привозит свой камушек.

— Ладно, потом поговорим, — отозвался пальван и подошел к Булат-хану: — Что думаешь делать дальше, яшули?

— Ай, что делать! — Есплеснул руками хан.— Придется ждать лучших дней, Кеймир-джан.

— Нет, хан, — замотал головой пальван. — До лучших дней можно и не дожить. Да и ты сам, как мне помнится, не стал ожидать лучших дней, когда меня ограбили. На другой же день все мое хозяйство прибрал к своим рукам. Давай-ка, хан, плати за соль — люди ждут. Они не уйдут, пока ты не вытащишь чувалы с мукой и не расплатишься с ними.

— Да откуда у меня, Кеймир-джан? — взмолился хан.

— Вот ты как! — со злостью засмеялся Кеймир и крикнул солеломщикам! — Эй, люди, идите и возьмите у Булата муку. Я сам распределю, кому что положено!

Толпа двинулась к кибиткам. Впереди шагал Кеймир. Правая рука его лежала на рукоятке ножа. Если б кто осмелился выйти навстречу, пальван не остановился бы — ударил противника. Но никто не осмелился преградить путь батракам. И не грозный слуга хана, не его приближенные встретили разъяренную толпу. Из кибитки вышла Тувак. Лицо ее было бледным, в главах стояли страх и мольба одновременно.

— Пощади, Кеймир! — взмолилась она и упала на колени.— Пощади, что мы тебе плохого сделали?

Кеймир на мгновенье растерялся. Забыв злобу, он нагнулся и приподнял под руки Тувак.

— Успокойся, дайза (Дайза — тетя),— сказал он с усмешкой.— Мы никого не тронем, если не тронут нас и выдадут полошенное.

В эти считанные секунды встречи Кеймира с Тувак хан успел забежать вперед толпы.

— Кеймир-джан, не горячись! Умоляю тебя аллахом. Я сам выдам батракам все, что они заработали.

— Вот так будет лучше,— согласился сразу Кеймир и почувствовал, что здесь ему больше делать нечего. Скользнув рассеянным взглядом по взволнованному лицу Тувак, он нахмурился и зашагал прочь.

Голод, подобно зимним морским волнам, гасил живое тепло острова. Люди, все чаще объединяясь в группы по три-четыре человека, стали покидать Челекен, чтобы где-то раздобыть пищу. Булат-хан переправлял их на материк в своих парусниках и неизменно наказывал: «Приедете с хлебом — не забывайте о своем хане. Вспомните, как садились в мои киржимы!»

Кеймир тоже решил ехать.

После того, как Меджид сообщил, что Аллакули-уста сможет продать бриллиант и ждет Кеймира с камушком, пальван все время только и думал о дороге и однажды объявил об этом матери.

Сухонькая, проворная Бостан-эдже стояла у тамдыра, ворошила палкой огонь и, услышав слова о поездке, не сразу поняла, о чем говорит сын. А когда дошло до нее, что Кеймир хочет покинуть кибитку надолго, вдруг за-беспокоилась.

— Сын мой, хорошо ли ты обдумал затеянное тобой? — возразила она с опаской.— Ты оставляешь нас в черный день, когда в нашей кибитке нет ни муки, ни ковурмы (Ковурма — жареное мясо).

— Я найду немного муки, мама... Таган-Нияз обещал дать. Он слов на ветер не бросает. Сегодня схожу к нему И принесу, чтобы хватило вам.

— Так, так,— пробормотала Бостан-эдже и, разворошив угли в тамдыре, спросила: — А о том, что скоро сын будет у тебя, — знаешь?

— Лейла говорила мне, — смущенно отозвался Кеймир.— Только как ты узнала, мама, что сын?

— Узнала вот. Есть на женском теле приметы... Ты прежде чем закинуть торбу на плечо, подумай о своем потомстве. И о нас тоже.

— Я подумаю, мама, — радостно пообещал Кеймир и вошел в кибитку.

Лейла сидела на полу и крутила жернов. Между плоских камней похрустывали пшеничные зерна. Жернова были маленькие, крутить их особого труда не составляло, но и эта работа давалась молодой женщине не просто, тем более, что она восьмой месяц ходила беременной. Кеймир, увидев усталое выражение на покрытом пятнами лице жены, поднял ее на ноги, прижал голову и груди.

— Ах, ханым, разве можно так стараться? — за шептал он ласково. — Ты у меня самая дорогая на свете...

— Я могу, я уже научилась делать муку и чуреки, — так же ласково отвечала Лейла.— Ты не беспокойся, Кеймир,

— Нет, Лейла-джан, я всегда о тебе беспокоюсь... А теперь еще сильнее... Мать говорит: внук у нее будет...

— Да, да, Кеймир. Так и мне сказала...

— Эх, Лейла-джан! — вздохнул Кеймир.— Теперь только и начинается наша жизнь. Сын у нас будет счамт ливым ! Завтра я отправляюсь в Кумыш-тепе.

— Кеймир, а как же я?! — вскрикнула Лейла.— С кем же я?..

— Останешься с матерью, Лейла... Не плачь. Плохое предзнаменование, когда женщина плачет вслед мужу.

Лейла вытерла слезы, улыбнулась. Кеймир опять привлек ее к себе и зашептал:

— Ты не бойся, ханым... Тебя тут никто не тронет. Кому ты нужна такая? — Он засмеялся и тронул ладонью ее живот,— А чтобы вам вдвоем с матерью не страшно было, Смельчака оставлю. Он парень надежный. В случае, если враги нападут,— успеет позвать Таган-Нияза. А Джейрана с собой возьму. Отпущу его...

Лейла смотрела широко раскрытыми, ввалившимися глазами. Сколько было в них нежности и страха. Пальван не выдержал ее взгляда. Он опустился на корточки и принялся с ожесточением вертеть жернова...

В путь отправились в сумерках: солнце утонуло в море, потухли лучи на крутых боках облаков. Вода за бортом, тронутая вечерними тенями, была матовой, словно покрытое слоем ныли плате. Остров быстро в наступающей темноте терял очертания. Море потемнело и слилось с бархатной чернотой неба. Над морем одна за другой стали загораться звезды.

В лодке с Кеймиром сидели амбал, Меджид и двое слуг Кейик-эдже — мореходы. Они взялись доставить пальвана до Кумыш-тепе. Отплывали молча. Кеймир думал о месте, где предстоит высадиться, и мысленно видел сухую балку. По его расчетам все должно было полу читься как нельзя лучше» Если даже на Гургене стоят каджары или хивинцы, все равно можно пробраться к ки биткам незаметно.

Думая о высадке, пальван то и дело вспоминал Таган-Нияза. До сих пор в ушах звучали его добрые слова: «Так устроен человек, Кеймир: сделаешь ему хорошее — он тебе ответит в два раза лучшим. Доставишь ему зло, получишь вдвойне. О матери и жене не беспокойся -сберегу от врагов я обид людских. А тебе, чтобы не так страшно было при встрече с врагом, вот — на...» Кеймир трогал инкрустированную рукоятку пистолета и улыбался.

Утро застало путешественников далеко от дома. Солн це, озаряя море и берег розовыми лучами, рисовало перед мореходами картины фантастической красоты. Все было залито красным огнем восхода! Отмель и поросшие саксаулом и джузгуном горбатые барханы за нею меньше Всего походили на земной ландшафт. Береговое простран ство, длиной в несколько фарсахов, выглядело сказочным царством. Казалось, вот сейчас выйдут к морю волшеб нын джины и, увидев малюсенький киржим, захохочут гро мовыми голосами.

Но взошло солнце, и жаркая красота лучей унеслась, растворилась в пространстве. Отмель стала зеленозато-серой, а берег, с его барханами и зарослями, потерял прежнее очарование. И уже казалось — не пери и джины живут на нем, а змеи, ящерицы да коршуны-стервятники, выслеживающие свою добычу.

Глядя на пустыню, Кеймир думал, где-то там в бес конечном пространстве притаился сейчас небольшой от ряд Махтум-Кули-хана. Верный помощник Кията бережет боевую дружину, избегая стычек и с каджарами, и с хивинцами. Силы слишком неравны, чтобы вступать в бой. Да и неизвестно, чем закончится поездка Кията на Кавказ. Какую сторону примет он? То ли и дальше будет знаться с урусами, то ли будет искать милостей у Хивы или Тегерана...

В полдень на берегу был замечен дымок. Челекенцы стали всматриваться в расплывающуюся от зноя даль. Вскоре с высокого бархана спустились несколько всадников Не слезая с коней, долго смотрели в море. И нельзя было угадать, кто они: свои или чужие. Челекенцы не решились подойти ближе. Киржим прошел в фарсахе от береговой черты. Всадники некоторое время сопровож дали парусник, но вскоре отстали и скрылись за барханом.