8 О поездке Кият-хана в местечко Гулистан к генералу Ртищеву упоминается в ряде документов вышеуказанного сборника.

9 Исмаил-хан Шекинский — последний правитель Ше-кинского ханства. События, связанные с ликвидацией ханства, действительно имели место. Частично они отражены в записках Н. Н. Муравьева-Карского, но большая их доля взята из Актов 1816— 1826 гг., собранных Кавказской археографической комиссией. Том VI, ч. I, ч. II. Тифлис, 1874, 1875.

10 Приведены подлинные строки из письма генерала Мадатова майору фон Дистерло. Из Актов 1816— 1826 гг., собранных Кавказской археографической комиссией.

11 Случай с избиением Ермоловым казачьего офицера действительно имел место и отражен в записках Н. Н. Муравьева-Карского.

12 Из письма И. А. Вельяминова Ермолову. Приводится подлинный текст. Из актов 1816— 1826 гг., собранных Кавказской археографической комиссией.

13 Оттуда же.

14. Оттуда же. (Из распоряжения А. П. Ермолова начальнику штаба И. А. Вельяминову...)

15. В Гулистанском договоре было записано, что Россия, в случае надобности, будет содействовать наследному принцу в утверждении его на троне.

16 Приведены строки из «Донесения старшин Приатрекских и прикаспийских туркмен главнокомандующему на Кавказе о посылке в Тбилиси депутатов во главе с Кият-беком, с просьбой о принятии в подданство России». Полностью донесение напечатано в сборнике архивных документов «Русско-туркменские отношения в XVIII— XIX вв. (до присоединения Туркмении к России)».

17 В своей работе «Аламаны» (Академия наук СССР, «Советская этнография», № 1, 1955 г.) доктор исторических наук А. А. Росляков подробно рассказывает о грабительских набегах в Средней Азии. О шейх-уль-исламе Кут-бэддиие он пишет: «Кутбэддин-ходжа лично возглавлял многие аламаны, в том числе большой набег на Мешхед в 1833г. Даже свой сан шейх-уль-ислама он получил в награду за удачный аламан».

18 Вот что сообщает о Султан-хане Джадукяре Кият-хан (из документа № 148 «Записка статского советника Могилевского о туркменской депутации, прибывшей в Астрахань с просьбой о принятии туркмен юго-восточного Прикаспия в подданство России»: «...Между тем персияне вторично послали свои войска на туркменцев, кои, находясь в рассеянии, не могли соединиться, а Ходжа с малым числом, наскоро при нем собравшемся, принужденный вступить в сражение, был совершенно разбит персиянами и сам лишился жизни. После сего несчастия товарищ его и одно-земец Султан-хан, всегда неотлучно при нем бывший, принял по смерти его начальство над туркменцами, которые по общему согласию представили и ему над собой такую же власть, какую имел его предшественник.

Сей-то Султан-хан присылал к генералу Ртищеву посланцев в Гюлистан, искал покровительства России туркменскому народу. Но когда о том было ему отказано по случаю заключения мира с Персией, то поколение гоклен, страшась силы персиян, отложилось от Султан-хана и сделалось некоторым образом зависимым от персиян, а он, вкдя власть свою поколебавшейся, удалился под покровительство хивинского хана, где и ныне находится. Поколение теке впоследствии оружием покорено хивинским ханом...» (Строки взяты из рассказа Кият-хана Могилевскому).

19. Случай с пленением Швецова горцами описан Александром Бестужевым-Марлинским в примечании к повести «Аммалат-бек».

20. Проверка Бакинской таможни, судя по записям Н. Н. Муравьева-Карского, проведена в конце 1820 — начале 1821 года. Автор умышленно сместил время, дабы не прерывать сквозной ход действия.

21. Приведены подлинные строки (в переводе) письма Мухаммед-Рахим-хана Кавказскому наместнику, генералу от инфантерии А. П. Ермолову. (Документ № 144. Сборник архивных документов «Русско-туркменские отношения в XVIII— XIX вв. (до присоединения Туркмении к России)».

22. Документ о разоблачении астраханской "депутации туркмен значится под № 148 в. вышеназванном сборнике.

Сыро поблескивали улицы и площади, омытые летним дождем. Замутнела вода а каналах, взъерошилась Нева. В голубом небе над Адмиралтейством висело молочное облако, и золотая игла тянулась ввысь, будто хотела пронзить его. Облако медленно плыло над Невой, наволакивая тень на Сенатскую площадь. На ней маршировали роты лейб-гвардии Преображенского полка. За Крюковым каналом, на Манеже, слышалось ржание лошадей: шла муштра конногвардейцев. Во дворе Гвардейского экипажа четко чеканили шаг моряки. Все это вливалось с грохотом множества карет, заполнивших Большую и Малую Морскую улицы, Невский проспект и Набережную...

Черный лакированный шарабан остановился на Каменном острове, во дворе большого дома с колоннами и множеством окон. Тотчас из подъезда выскочил слуга и, кланяясь вышедшим из кареты двум господам, гвардейскому полковнику и своему хозяину, кинулся за чемоданами. Господа быстро вошли в вестибюль, стали подниматься наверх.

— О боже мой, Николенька! Да неужто это ты! — тотчас послышался с парадной лестницы женский старческий голос.

Николай Муравьев, несколько опередив Никиту, взбежал на лестничную площадку и по-детски застенчиво дал себя обнять барыне Екатерине Федоровне.

Начались лобзания и приветствия, упреки и легкие выговоры. Пока входили в диванную и дальше, в покои барыни, сбежались все домочадцы. Николай Николаевич смущенно раскланивался с родственниками, невпопад отвечал на многочисленные вопросы и желал, чтобы побыст рее все это кончилось.

В покоях Екатерины Федоровны он сел в мягкое, в позолоченными ручками кресло, оглядывая не очень изысканную обстановку: стол, два полированных столика, кровать за кружевными занавесями, на полу ковер, на шкафу статуэтки — ангелы с крылышками и черные вздыбленные кони. В то время, как он осматривался, барыня, не переставая, засыпала его вопросами:

— Так, говоришь, у Калошина остановился, Николенька. Ну, а почему же сразу не пожаловал к нам? Или у родни-то хуже?

— Да ну, будет вам, Екатерина Федоровна. К кому же, как не к вам, тяготеть мне, — оправдывался Николай Николаевич. — Но прежде с делами котел управиться, а потом уж...

— Вот и новое звание получил, а мы и не знали. Люди говорят мне: родственник твой, Екатерина Федоровна, в Петербурге объявился, сынок генерала Муравьева... В дальних краях, говорят, был, а ныне во всех богатых домах — гость самый наижеланный. А ко мне дорогу за-был. Вот тебе и на... Ох, боже! — забеспокоилась вдруг она. — Ксенечка! Девушки! Где вы там, чего стоите! На крывайте в столовой!

Никита Муравьев стоял сбоку, улыбался смущенно и тихонько придерживал красноречие матери. И едва она заговорила с челядью, он тотчас сказал:

— Извини нас, маман, но мы пойдем ко мне. Вы еще успеете наговориться, теперь он — ваш... Мы его никуда не отпустим.

— Надо бы еще и теперь отпустить?!— воскликнула Екатерина Федоровна нарочито обиженна. — Я вот отцу-те все пропишу, скажу, как родных почитаешь! — И она, улыбнувшись, со слезами на глазах, замахнулась на него. Николай Николаевич виновато засмеялся в вышел с Никитой в диванную. Оттуда они направились в кабинет.

Только здесь, среди множества книг в рукописей, ко ими была заполнена Никитина комната, он почувствовал себя свободнее. И чтобы совсем быть своим, как дома, снял мундир с полковничьими эполетами в остался в белой шелковой рубашке. Никита тоже разделся и достал из ящика стола красивый чубук и лакированную коробку с табаком. Николай закурил.

— Ну вот и свиделись, наконец, — заговорил Никита. — Не думай, что я на тебя не обижен за твою излишнюю скромность. Или, может, иные дела завели тебя сразу к Калошину? Он ведь и ныне все тот же Павел — душа великолепных правил: возглавляет одну из городских управ Союза Благоденствия.

— Да, я знаю. Мы говорили о его делая и о Союзе. Не должен тебе признаться, Никита, дело государствен ной важности заставило меня остановиться у него, на Мойке. Там ведь все проще: встал, оделся, ушел, пришел — все по-армейски. А у меня все минуты рассчитаны были в первые полмесяца. То к Закревскому, то в Радофиники ну, то в Нессельроде...