— Когда приедешь с войском, Султан-хан?— спросил, приподняв голову, Кият. В глазах у него светилось лукавство.

— Жди весной, яшули... Весной по первой травке тысячи воинов придут на Гурген...

Кият в знак согласия и покорности склонил голову...

К вечеру Султан-хан Джадукяр покинул кочевье. Как только его всадники скрылись из виду, Кият-ага тоже стал собираться в дорогу. Махтум-Кули-хан за все время бесе-ды не вступавший в разговор, как и другие ханы, сказал угрюмо:

— Выходит, Кият-ага, зря на маслахат собирались? Зря письмо писали ак-паше?

Кият насмешливо посмотрел на молодого хана, положил тяжелую костлявую руку на плечо:

— Всё будет так, как есть, Махтум-Кули. Подождем возвращения уруса...

Вскоре атрекские ханы сели на коней и поскакали обратно, в Гасан-Кули.

Не угроз Джадукяра испугался Кият, не карающего меча персов, когда вдруг погрузив кибитки и скарб на верб людов, а людей и лошадей на киржимы, двинулся к Челе-кену. И не хныканье молодой жены Тувак, не тоска по ее родным местам заставили Кията переселиться на остров. Недоброжелатели — а их было у Кията немало — злорадно посмеивались ему вслед: бежишь, мол, старый верблюд, смерти перепугался, под подол третьей жены прячешься.

Не слушал Кият людей. Слишком далеки они были от истины. Кият спокойно, с завидной последовательностью, осуществлял намеченное. По его расчетам Муравьев должен был возвратиться из Хивы в ноябре; если хан не задавит его, если Джадукяр не науськает хана на расправу. До возвращения русского посла было еще много времени, и хан решил — переселиться на Челекен, обжить новое место, познакомиться с людьми острова, затем отправить Тувак в кибитку, ее отца — на кайтарму— и ехать на Красную косу, встречать Муравьева.

Все свершалось именно так, как того хотел Кият. В Гасан-Кули он оставил старшую жену с сыном Казыром и множество родственников. Полномочия старшины передал Гусейн-хану. Махтум-Кули-хана с дружиной оставил. Обговорил все дела с ними. Наказал: если будут донимать персы или хивинцы, пусть снимают юрты и едут на Челекен. Кият всех примет и разместит. Но еще лучше, если сумеют постоять за себя, за людей своих: устье Атрека всем покидать нельзя — благодатная эта река издавна кормит и поит иомудов. Пусть же навсегда здесь останутся хозяевами иомуды.

Восемь киржимов Кията поплыли на север к Балханско-му заливу. Больше пятисот верблюдов и несколько отар овен, подгоняемые чабанами, двинулись вдоль каспийского берега. Желтая пыль клубилась над пустыней и морем. Реяли в пожелтевшем небе стервятники в ожидании добычи. Коршуны снижались и камнем падали вниз. Это значило — где-то отбилась овца от отары, издыхает, не в силах дальше передвигаться. Или после ночного разбоя волки оставили потроха овец.

По ночам на пастбищах горели костры, лаяли собаки и осматривали, пересчитывали овец чабаны. На рассвете — снова в дорогу. Постепенно чабаны сушей прошли мимо острова, отделенного десятиверстной полосой моря от земли, загнали овец и верблюдов на полуостров Дарджу и там разбили свои кибитки. Места здесь благодатные. Даже сейчас, когда все вокруг было выжжено солнцем, на Дардже тут и там виднелись желтые островки травы, не затоптанные овечьими копытами...

Кият, прибыв на Челекен, поставил кибитки на восточном берегу острова. Еще когда в первый раз, вместе с русскими офицерами приезжал сюда, они посоветовали ему разбить юрты на этом месте. Тут море защищено косой, стоянка для судов отменная, — как завяжут русские купцы торговлю с Хивою и другими соседними народами, от русских купеческих кораблей не отобьешься. Будут плыть днем и ночью за нефтью, за солью. Тут же, едва поставив жилье, Кият послал своих людей на Дарджу. Те занялись переправкой на остров верблюдов. Связанных, затаскивали, их на киржимы. По два верблюда на каждый парусник, и везли на остров. Пробовали перегнать по воде через перешеек, отделяющий Челекен от суши — бесполезно: никакими силами не могли втащить горбоспинных в воду. Старожилы острова знали в море брод и брались провести верблюдов, но безуспешно...

Как только Кият поставил юрты, к нему наведались гости — челекенские старшины, муллы. Кият устроил небольшой той. Перед вселением в кибитку у входа зажгли большие костры. Через огонь переносили в кибитки скарб, чтобы очиститься от злых духов и несчастий, «наверняка, прицепились к одежде и вещам в дороге».

На тое челекенцы всем своим видом и обращением дали понять, что отныне они будут считать Кията своим главным старшиной. И Кият чувствовал их расположение, заискивание, слышал откровенную лесть. Все это ему травилось. «Велика же сила урусов», — думал про себя Кият. Полгода назад, когда впервые он заговорил о своей родословной и о своих предках, что перзыми поселились на острове, то эти же вот старшины возмущались, грозили не пустить Кията на остров. Но теперь, когда они узнали и увидели, что Кият дружит с русскими военными, прикусили языки. И не львиным рыком встретили они нового хозяина, а соловьиными трелями.

Кият сравнивал себя то с Пиргали-Султаном, то с Тарковским шамхалом Мехти-ханом, то с правителем Дербента Мустафой. Все эти ханы лет двадцать назад жили так же, как сейчас Кият. Бесконечные набеги врагов не давали им спокойно уснуть, заставляли сутками скакать в седле. Истерзанные голодом племена не находили себе места. Мужчины ложились спать — клали вместо жены в постель ружье, чтобы отбиться в случае нападения. Плач и отчаяние стояли на Мангышлаке и Западном побережье Хазара. Теперь Мехти-хан и Мустафа надели на себя генеральскую одежду, получают от царя большое жалование, а границы их ханств стерегут русские солдаты. Кият мечтал о такой жизни. И о большем он думал. Получив генеральский чин, он не стал бы сидеть, как Мустафа, в своей крепости. Занялся бы большой торговлей. Купцам бы русским барыши дал и сам обогатился бы...

Вместе со старшинами проезжался Кият на коне по всему острову: осматривал нефтяные колодцы, соляное озеро, водяные ямы, пришедшие в запустение из-за лености бывших хозяев острова. Мысленно, Кият прикинул — какую площадь взять под рытье колодцев и какие колодцы прибрать к своим рукам, отторгнув их у старшин. Он представил караван верблюдов, идущих от колодцев к купеческим судам и посмотрел на пленных рабов-персиян. Прикованные цепями к колодцам, они черпали кожаными ведрами нефть и сливали ее в большие тулумы. Этих рабов надо будет тоже взять к себе,— подумал Кият. Своим людям найдется другая работа.

Кочевья были разбросаны тут и там, в разных концах сстрова, и состояли из двадцати, тридцати кибиток — не более. А неподалеку Кият увидел всего две кибитки.

— Чьи?— спросил он Булат-хана, указывая кнутовищем на них.

— Ай, недоумок один от меня ушел... Чувствовал, что я его выгоню— вот и ушел,— быстро выговорил Булат-хан, боясь как бы не высказались по-иному другие старшины, сопровождавшие Кията по острову.

— Кто такой, я не знаю?— спросил Кият.

— Может, знаешь, может, нет. Кеймиром его зовут,— ответил Булат-хан.

— Знаю такого,— насупился Кият.— И никогда не считал его недоумком. Пальван — настоящий. Сильного надо было уважить, Булат... Сильные люди нам нужны. Русские говорят: коль хочешь драться, надо с силой собраться. А драться нам придется. Давай навестим пальвана...

Старшины было двинулись за Киятом, но Булат осадил всех крепким словцом, добавил со злобой:

— Не придет батрак к тебе в подмогу, Кият-ага. Он и от меня ушел из-за того, что ты тут появился. Из-за того ушел, Кият-ага, что ты, дочь мою сосватал. Кеймир добивался ее...

— Вон, оказывается, что...

Кият некоторое время разглядывал издали кибитки Кеймира, затем повернул коня и поехал прочь. Старшины последовали за ним...

Ознакомившись с островом и людьми, Кият пока не принимал никаких действий. Все его помыслы были о Муравьеве и о поездке в Тифлис к русскому генералу. Поутру, выходя из кибитки, Кият подолгу стоял на берегу моря и смотрел в сторону Красной косы. С восходом солнца, когда рассеивался туман и воздух над морем становился прозрачно-голубым. Красную косу было видно с Челекена. Несколько раз Кият посылал туда людей на киржимах — узнать «как, да что». По возвращении те сообщали, что посол все еще в Хиве, а русский военный корабль стоит в заливе.