— Вах, валла! — удивленно в один голос воскликнули ханы.
— Ладно, сейчас поедем, — сказал Кият, выводя хивинцев из кибитки...
— Помнит Джадукяр меня, — удивился Махтум-Кули-хан.— Шесть лет прошло, а все помнит! Ох и рубили мы с ним рейятов под Астрабадом. Потом звал он меня с собой на службу к Мухаммед-Рахиму. Я отказался. Джадукяр — без родины... Говорят, он уйгур. А у меня — родина. Куда от родной земли подашься...
Кият ревниво взглянул на Махтум-Кули-хана. Не понравилось старику, что так хорошо хан говорит о хивинце. Еще неизвестно, чем встреча с ним закончится. Кият приказал Атеке поднимать в седла всю дружину и пригласил участвовать во встрече с Джадукяром всех, кто сейчас находился в кибитке.
После недолгих сборов, четверо иомудских предводителей, слуга Атеке и дружина Кията выехали из Гасан-Кули. У берега Атрека они свернули на восток и поскакали вдоль камышовых зарослей по пыльной дороге. Кият ехал молча. Страшные мысли связали его язык. Сейчас он всецело зависел от Джадукяра. Если Султан-хан скажет хивинскому владыке, что русский приехал с умыслом, то Муравьев оттуда живым не уйдет. Если казнят Муравьева, то не вернется Якши-Мамед, оставленный на корвете заложником. Русские засадят его в острог, а Кият навсегда потеряет доверие ак-паши. Мало того: могут заподозрить, что Кият специально заманил русского в западню. Потеряв доверие, Кият потеряет и надежду стать хозяином Прибалханья и Челекена. Русские оттолкнут его от себя как вероломного человека, а мусульмане объявят его вероотступником, очернившим священное знамя пророка. Не будет места Кияту на земле: ни здесь, ни в чужом краю.
Только теперь он понял, как зависим от русских, как далеко зашел в своих связях с ними. Выходило так: Кият, чтобы не пропасть самому и не дать погибнуть сыну, должен был выручить Муравьева. Любым способом, только не ссорой с Джадукяром, иначе успеха не будет. И Кият беспрестанно думал.
В кочевье Махтум-Кули-хана приехали после полудня. Джигиты Джадукяра обедали на задворках за кибитками. Сидели на кошмах. Кони были привязаны к деревьям, к плетням аилов. Кият предусмотрительно велел своей дружине расположиться подальше от хивинцев.
Конский топот и людские голоса заставили выйти из кибитки Джадукяра. Он пил чай с отцом Махтум-Кули-хана. Увидев своих старых друзей, Джадукяр обрадованно всплеснул руками:
— Хов, Кият-ага! Хов, Махтум-Кули! Да ниспошлет аллах...
На Джадукяре был позолоченный шлем с султаном, с плеч небрежно свисала черная накидка, под которой угадывались воинские доспехи. Обличием Джадукяр не походил на других: лицо оливковое, черная курчавая борода, губы толстые, как у чистокровного араба... Это был тот самый Султан-хан Джадукяр — последний предводитель объединенного войска туркмен в их кровопролитной минувшей войне с персиянами. После поражения под Астраба дом он, оставшись без войска, подался в Хиву и принят был Мухаммед-Рахим-ханом. Ныне он приехал сюда выполнить волю своего повелителя ...
Начались приветствия. Затем все вместе вошли в кибитку и сели за сачак. Старик-отец распорядился, чтобы побыстрее несли чай и жаркое. Долго вспоминали былые дни: сражения и походы. Наконец, Джадукяр добрался до главного: вспомнил, как ездил Кият на Кавказ к генералу Ртищеву и как вернулся ни с чем и проклял урусов. Тут же с усмеш кой сказал:
— В Хиве ходят слухи, будто Кият-ага снаряжал урусов к Мухаммед-Рахиму. Но я не верю такому... Не может
Кият служить урусам, после того, как они обманули иому-дов, не такой он человек...
— Я помог им, — твердо отозвался Кият. — С добрыми делами отправился посол. Торговлю на нашем берегу завести урусы хотят...
— Значит, ты опять вошел в дружбу с неверными, — печально произнес Джадукяр. — Плохо кончишь, Кият-ага. Будь это не ты, а кто-то другой, менее заслуженный и уважаемый человек, мне пришлось бы говорить с тобой по-иному. Каждый, кто указывает дорогу в священное ханство неверному, достоин смерти...
Зрачки Кията вспыхнули красным огнем. Подобного оскорбления он никогда не слышал. Будь в другом положении, не вынес бы такого. Но сейчас нашел в себе силы подавить гнев. Сказал хладнокровно:
— Смерти не боюсь, Султан-хан. Она всегда со мной в соседстве черными крыльями машет. С тех пор, как распалось наше войско, нет ни одного спокойного дня в атрекских кочевьях. Прошлым летом чудом от хивинцев отбились: жен и детей в море, в киржимах спрятали, не дали врагам на поругание. А другие кочевья в крови потонули. Вода по Атре-ку красная текла. Ты-то, Султан-Хан, не знаю, был ли с хивинцами, но кровожадный шакал шейх Кутбэддин-ходжа весь Сумбар и Атрек разорил...
— Не бери грех на свою голову — не думай плохо обо мне, Кият, — внушительно вымолвил Джадукяр. — Ни одного туркмена не ударил я саблей по голове, ни одному не причинил несчастья...
— Ходит слух, что Аркач по твоей воле в услужение Мухаммед-Рахим-хану пошел. Так ли это?
— Так-то оно так, но не силой взяты текинцы, а словом добрым, ласковым. И к тебе, Кият-ага, приехал я не карать, а сказать, как другу: брось урусов!
Кият опустил голову, насупился.
— Почему же ты, Султан-хан, если другом нашим себя считаешь, прошлым летом сюда не пришел, не отвратил смерть от иомудских кочевий?
— Я не могу отвратить меч Кути-паши, но я и не поехал с ним на Сумбар и Атрек! — гордо выговорил Джадукяр.
— Истинные друзья так не поступают, — продолжал, не слыша отговорки, Кият. — Разве теперь оправдаешься перед теми, чьи кости гниют по берегам Сумбара, Атрека, вдоль всей дороги от Балхан до Хивы? Разве оправдаешься перед отцами и матерями погибших?
— Время залечит раны, — смиренно вымолвил Джадукяр. — Поднимай свои кочевья и переселяйся в Хиву. Будешь у хана на правах советника, а может тысячу воинов даст... Сам сыт будешь и народ накормишь...
Кият гневно, с презрением оглядел Джадукяра. То, что сейчас предлагал он, не укладывалось в голове у Кията.
— Эй, хан, не оскверняй своими словами кибитку достойных людей! Махтум-Кули-хан и отец его никогда не предавали свой народ. Да и я шестой десяток живу на свете и ничем не запятнал себя перед людьми...
— Так ли, Кият-ага? — хохотнул Джадукяр. — Разве не богохульство, не предательство веры то, что ты с урусами дружбу завел?
— Дружбу завел, но веру не предал, — достойно ответил Кият. — Я был и останусь мусульманином. И я никогда не отдам мой народ в рабство. Я ищу защиты у ак-паши, чтобы сплотить туркмен побережья, в государство одно всех свести. Если добьюсь своего, то ни Хива-хан, ни Фетх-Али-шах устрашить меня не смогут. Мы — люди вольные, Султан-хан. Родились вольными, вольными и умрем.
Наступило тяжкое, неловкое молчание. Джадукяр понимал, что Кият не свернет с намеченного: давно он уже на русских смотрит, опору в них видит. А Кият думал: «Только бы Муравьева живым оставили! А как заведут урусы иа нашем берегу фактории, гарнизоны воинские, тогда хивинцы дорогу сюда забудут...»
— Значит, у русских покровительства ищешь?— угрюмо выдавил Джадукяр. — Ну, что ж, делай по-своему, только помни: если русские встанут одной ногой на наш берег, то и другую поставят. А потом и дальше пойдут. Они сильны. Они всех заставят встать на колени: и нас, и жен наших, и детей. Пока не поздно, уйди от них, Кият-ага. Знаю, что сын твой старший в аманатах, и то, что грамоту ак-паше направили. Но еще не поздно уйти от урусов. Мухаммед-Рахим-хану скажу: «Войско за послом не идет, а дорогу в Хиву указал один старый человек... По недоразумению...» Жив останется твой посол, отпустит его хан. Если же не сделаешь, как я скажу — казнят уруса, а там и до тебя очередь дойдет...
Кият сидел не поднимая головы, чтобы не показать злых глаз Джадукяру. Султан-хан подумал: Кият склонил повинную голову, согласие дает. Продолжал пылко:
— Есть выход, Кият-ага... Не будут иомуды зависимы ни от кого. Я сам приведу воинов хана и побью каджа-ров на Гургене. Прогоню их в леса мазандеранские, чтобы их ноги на иомудской земле не было...
