С особой охотой унтер и трое матросов выезжали на рыбный лов с Кеймиром. Пальван был простым, смышленым парнем, немного понимал по-русски и учил говорить моряков по-своему. Вместе с ним они ставили и выбирали сети, варили и жарили рыбу. Иногда спрашивали Кеймира: почему он не женится, не возьмет мачеху для мальчонки? Пальван сурово молчал. А после продолжительной паузы отвечал лишь тяжелым вздохом.

Баранов поправлялся медленно. Табиб лечил его после тузлучных паров каленым железом, чтобы взбунтовать закисшую кровь. Голова и грудь штурмана были покрыты пятнами от ожогов, но зато постепенно помолодел он душевно: разговаривать стал с ненасытным аппетитом, смеяться стал и даже высказал Кияту, что пора бы отправляться на тот берег, да не на чем.

— Живи пока у меня, Василий Федорыч, — советовал Кият. — Придет весна, купцы приедут, тогда и отправишься на Русею, Неужто плохо тебе здесь?

— Хорошо-то — хорошо, но служба ждет, Кият-ага.

И не знаю еще, чем дело кончится с моим крушением. То ли простят, то ли в солдаты забреют.

— Вот и живи, не спеши. Время пройдет, забудут обо всем.

Баранов, однако, написал письмо, в котором подробив изложил о катастрофе, о своем местонахождении и заботе туркмен. Кият взялся переслать письмо на тот берег; он снарядил Атеке к Махтум-Кули-хану, чтобы тот с первым же купеческим судном отправил бумагу в Баку.

Все лето командующий разъезжал по дорогам Россия в заграницы. В Тифлис он вернулся лишь в середине, декабря. Здесь, как и на Кубани и Дону, властвовала зима. Склоны гор, крыши домов и монастырей, башни Метехи, берега Куры, караван-сараи, цехи кожевенного заводика— все покрылось снегом. Было ветрено и морозно.

Ермолов, однако, не изменил своей привычке: не сел в крытые дрожки. Как всегда при возвращении, въехал в Тифлис на коне, окруженный свитой офицеров и сопровождаемый отрядом казаков. Черная бурка генерала раздувалась на ветру и походила на крылья хищной птицы. Крылья эти, облегая вороную стать коня, делали всадника похожим на мифического героя. Кавалькада проскакала по центральным улицам города, свернула к горам в остановилась против дома главнокомандующего. У бело-колонного крыльца толпилось множество военных и штатских. Среди прочих господ Ермолов увидел усатого Мадатова и сухощавого, сгорбившегося Вельяминова. Рядом стоял Грибоедов. Вяло улыбнувшись командующему, он вдруг перевел взгляд на двух чиновников, одетых в черные плащи поверх шуб, удивленно вскрикнул и, придерживая забинтованную руку, быстро направился к ним:

— Вильгельм! Боже мой, какими судьбами?!

Командующий нахмурился, легко соскочил с коня, бросил поводья ординарцу.

— Баню натопили? — спросил он, обнимая Вельяминова.

— Разумеется, Алексей Петрович. Сразу же, как стало известно о вашем приближении.

— Ну, так объяви всем, Иван Александрович, кто желает попариться — милости просим. — И он на ходу, обхватив Мадатова за плечи, трижды чмокнулся с ним. Спросил с некоторой тревогой: — Дела как, Валерьян?

— Да ничего, терпимо, — ответил уклончиво тот.

Командующий про себя отметил: «Так и есть — стоит только отлучиться, как начинается кавардак». Поприветствовав всех остальных, он, не задерживаясь, скрылся в вестибюле. Вельяминов тотчас объявил господам, что Алексей Петрович приглашает всех желающих в серные бани. Когда толпа встречающих отхлынула от портала, начштаба, войдя в вестибюль, прошествовал по длинному коридору и открыл дверь в покои командующего. Генерал уже сбросил бурку, мундир и ходил по комнатам с братом, Петром Николаевичем, командиром полка в Сартагалы, и чиновником Похвистневым, которого привез с собой из России. Видно, был обыденный разговор. Увидев Вельяминова, Алексей Петрович легко переключился на другое.

— Что персияне? — спросил он начштаба.

— С турками воюют, с нами заигрывают, — усмехнулся Вельяминов. — Сам Аббас-Мирза приезжал в Эчмиадвийский монастырь, меч свой освятил по-христиански, дабы нешадно карать турок.

— Эта сатана что хочешь выкинет, — зло засмеялся Ермолов. — Только верить ему нам не пристало. На помощь пусть не рассчитывает.

— Не переиграть бы, Алексеи Петрович, — предупредил Вельяминов. — Грибоедов за то и отозван вице-канцлером, что посетил Аббас-Мирзу и заявил, что Россия воздержится от совместного выступления против турок.

— Чем занят он теперь?

— Осуществляет торговые дела. Персы ныне вовсе от Европы отложились. Тракт Трапезундский перекрыт.

— Долго раскачиваетесь, — недовольно сказал командующий.

— Дело не стоит. Торговлишка завязалась по всем статьям, — спокойно возразил Вельяминов. — Ныне Тифлис обращается в транзитный центр. Из Европы и Персии сюда товары идут.

— Ладно. Что еще хорошего? Муравьев не вернулся?

— Нет еще, Алексей Петрович. Однако известно по летучей: он в Баку и, может быть, уже по дороге к Тифлису.

— Спокойно ли в Ширвани? Говорят, хан бежал в Персию, а устье Куры успел продать этому мошеннику Иванову?

— Ширван — особая статья, — усмехнулся Вельяминов и покосился на посторонних. Командующий нахмурился.

— Ну, так, господа, что же мы сидим? Поехали в бани!

Спустя полчаса, в черной генеральской карете, запряженной тройкой рысаков, они съезжали по крутому склону к Куре. Миновав мост, проехали мимо развалин старой, разрушенной крепости, мимо оврага и остановились у каменных строений — серно-горячих бань. По пути к генеральской карете присоединилось еще несколько колясок, так что к баням подкатил целый кортеж, Десятка три господ, в генеральских сюртуках и треуголках, в меховых шубах поверх фраков, в бешметах с золочеными газырями, вошли с командующим в просторный предбанник, застланный мягкими коврами. Грянул оркестр. Длинноусые грузины за буфетной стойкой почтительно выпрямились. Их улыбчивые глаза указывали на обилие вин и закусок, расставленных в бутылках, кувшинах, на подносах и в плетеных корзинах. Ермолов, польщенный столь пышной встречей, едва заметно улыбнулся, ускорил шаг и скрылся в раздевалке.

Седоусый банщик-татарин бросился к генералу, чтобы помочь ему, но он легонько отстранил его. Сбросив мундир, командующий сам повесил его в шкаф, Возле Ермолова тотчас затолпилась целая группа свитских. Каждый предлагал ему свои услуги.

— К шутам, к шутам, — отгонял всех Алексей Петрович, кривя губы и стаскивая громадный желтый сапог с отворотами. Быстро, по-солдатски он сбросил с себя все одеяние и, поставив руки на бедра, стал поторапливать Верховского:

— Евстафий, поживей, дьявол. Заморозить меня хочешь!..

Верховский, видя, как живо управился командующий без посторонней помощи, отогнал от себя Амулата, который помогал ему. Другие, поспевая за Ермоловым, тоже разделись и топтались возле. Но вот вся компания двинулась к темному дверному проему и очутилась в каменном полумрачном помещении, Ермолов первым подошел к источнику, опустил ноги в ванну, окунулся и лег на теплые камни. Несколько человек подскочили к нему с шерстяными рукавицами и полотняными пузырями, Ермолов опять не принял ничьих любезностей, отогнал всех прочь. Доверился лишь старику-банщику. Тот проворно принялся массажировать мускулистое тело Ермолова.

— Машалла! Дай бог вам здоровья, — вскрикивая, приговаривал банщик. — Машалла...

— Сильней, сильней, — требовал командующий. Верховский, Воейков, Боборыкин, еще человек пять-шесть офицеров, лежали рядом, забрасывая командующего вопросами. Где, как не в бане, под горячим паром, и разговаривать по душам.

Все думали, что Алексей Петрович привез много интересных новостей. С Кавказа он был отозван на время государем-императором. Согласно рескрипту, ездил к нему в Лайбах, где проходил конгресс, Царь хотел назначить Ермолова командующим карательными войсками и бросить в Неаполь на подавление восстания. Однако ничего подобного не произошло. Генерал возвратился в Петербург, жил до осени в Царском Селе, встречался с императором. В Тифлисе было известно, что граф Каподистриас настраивает государя выступить в пользу освободительного движения в Греции, и ждали — государь пошлет туда кавказский корпус.