Десятого мая отправились в путь.

Оказия в сотню разных повозок растянулась по каменистой дороге на полверсты. Впереди — отряд казаков с пушчонкой в упряжке, позади тоже казаки. Ямщики изредка подхлестывали лошадей, покрикивали привычно. По тропе, рядом с дорогой, пастухи гнали скот. Серая каменная пыль оседала на коляски, проникала через двери и оконца внутрь.

Места близ Тифлиса, однако, великолепные. В долине шумно несется Кура, склоны гор покрыты лесом и кустарником.

До Душета Муравьев ехал в седле. Целый отряд друзей и приятелей провожал его: Верховский, Воейков, Борорыкин. Чуть приотстав, гарцевали на конях Амулат-бек и Якши-Мамед. Снова они разлучались бог весть на какое время. В Мцхете, когда сделали привал и провожающие собрались в обратный путь, Амулат снял с головы круглую асечку, отдал ее Якши-Мамеду, а взамен взял его белую папаху:

— Посмотрим, какая из них первой слетит с головы! -дерзко захохотал он и обнял друга.

У Якши-Мамеда предательски заблестели глаза, так крепко привязался он к аварцу.

Муравьев прощался со своими друзьями в духане. Выпили грузинского вина, выкурили по трубке турецкого табаку, обнялись и... свитские поскакали в Тифлис, а Муравьев с Якши-Мамедом — к Душету, чтобы, опередив оказию, занять места для ночлега себе и чете Остолоповых.

Так было каждый год: на зиму в кавказских горах жизнь замирала. Прекращались войны и набеги, уводили солдат в гарнизоны командиры рот и батальонов. Затухали работы на редутах и на строительстве новых крепостей. Возвращался на зимнюю квартиру в Тифлис командующий со своей свитой.

А с наступлением весны все опять оживало. Дороги на Владикавказ и Елисаветполь заполнялись отрядами казаков. Шли пехотинцы, тянулись обозы с переселенцами. Выезжал тс на кавказскую линию, то к южным границам командующий: осуществлял замыслы, родившиеся зимние непогожие вечера.

Это лето он решил посвятить обращению Карабаха в русскую область, назначив заранее князя Мадатова правителем Ширванского, Нухинского и Карабахского ханств.

Еще в феврале или марте Мадатоз отправился в Шушу с тщательно разработанным планом. Изобретательный князь решил и на этот раз разделаться с очередной своей жертвой без шумихи и особых хлопот. Благо было за что уцепиться. Мехти-Кули-хан Карабахский был человеком трусливым, много пил, развратничал, и все свои доходы — восемьдесят тысяч червонцев в год проматывал на наложниц и челядь, окружающую его. Пользуясь его слабостями, Мадатов давно уже терроризировал хана, грозя убрать с престола. Тщедушный Мехти, чтобы как-то удержаться у власти, льстил генералу и делал ему дорогие подарки, вплоть до обширных угодий и целых деревень. Но мало было новым владетелям Кавказа и этого. Изгнать хана и учредить новую русскую область — вот тот подарок, который бы пришелся по сердцу и Мадатозу, и государю императору.

Наученный на опыте ликвидации нухинского хана Исмаила, помня, что после свержения властелина появляются наследники, князь Мадатов продумал, как убрать с дороги молодого Джафар-Кули, который рассчитывал на власть в Карабахе. План был довольно сложным. Уезжая в Шушу, Мадатов не очень верил в него. И только Ермолов, дерзко хохоча, подбадривал: «Ничего, ничего, Валерьян, как задумали, так и сбудется».

Ермолов со своими свитскими выехал из Тифлиса в мае, когда от князя Мадатова пришла весть, что обстановка в ханстве более чем благополучная. К свите командующего присоединились Устимович и пожалованный в звание коллежского асессора Грибоедов. Генерал обоим обещал показать красоты земного рая: печальный замок Нухи и солнечные долины Ширвана, бесподобный город-крепость Фитдаг, прилепившийся на вершине горы, и древний городище Бердаа. Командующий, как мог, скрывал истинную цель своей поездки - знал, что его действия придутся кое-кому не по душе. Не лучше ли, если летний поход будет выглядеть красивой увеселительной прогулкой?

Дорогой через Кахетию, которая в мае цвела всеми прелестями, на какие щедра природа в этих краях, Ермолов то и дело показывал Грибоедову прелестные уголки, поляны, усыпанные маками и ромашками, развалины древних крепостей. Иногда кавалькада сворачивала с дороги, осматривала каменные стены и бойницы древних сооружений. Но на уме у Ермолова было совсем иное. Он с досадой думал: «Брать и обращать в свои порядки мы научились, но управлять — боже упаси... Бездари и плуты!»

В Нухинском дворце — великолепнейшей архитектурной жемчужине Кавказа, где Грибоедов восхищался мастерством зодчих, вовсе не думая о том, что плиты дворца окрашены кровью павших, — командующий принял решение перевести здешнего коменданта Старкова в Ширван.

— А что с Высоцким, ваше высокопревосходительство? На повышение стало быть? — полюбопытствовал Старков,

— Выси необъятны, майор, — с усмешкой отозвался генерал. — И все стремятся к всевышнему,

Командующий сбил с толку нухинского коменданта, а у господ свитских вызвал своим каламбуром угодливый смех.

Спустя несколько дней в Старой Шемахе, когда офицеры собирались на охоту и зашли к Ермолову, он любезно отказался:

— Нет, нет, увольте, господа. Поезжайте без меня.

Проводив их, командующий вызвал Высоцкого. Желтобровый офицер с морщинистым лицом вошел и остановился на пороге. Ермолов, не приглашая его сесть, сказал весело:

— Ну и задал же ты мне хлопот, комендант. На Мадатова клевещешь, тать. О каких-то трехстах дворах бормочешь?

— Простите, ваше превосходительство, но донос мой есть суть правды.

— Ну вот, пожалуйста, — засмеялся Ермолов, сухо поблескивая глазами. — Заговор налицо. Придется тебе, Высоцкий, сдать комендантство майору Старкову, - Ермолов посмотрел на тучного, с одутловатыми щеками Старкова, который сидел в кресле у окна. Тот вскочил и отчеканил хрипло:

— Рад стараться, ваше высокопревосходительства.

— Сядь, — сказал командующий. — А ты, Высоцкий, сегодня же приступай к сдаче дел.

— Ваше высокопревосходительство! Да за что же?

— Прочь, каналья! — рявкнул командующий, и лицо его запунцовело. Видно, трудно ему далась игра в вежливость.

Высоцкий выскочил.

Подумав, Ермолов взглянул на штабного офицера?

— Подготовьте также приказ об отстранении Ладинского от командования полком и назначении командиром 1-го карабинерного полковника Муравьева.

— Слушаюсь, Алексей Петрович!

— О приказе Муравьеву пока не сообщайте, скажем позже. А Ладинский пусть приготовится к сдаче.

— Слушаюсь.

С каким удовольствием командующий расправлялся теперь со своими немощными врагами, кои пытались очернить Мадатова, а следовательно, и его самого — наместника Кавказского края, генерала от инфантерии, многоуважаемого Алексея Петровича Ермолова!

Он долго еще не мог успокоиться, мысленно вел борьбу со своими противниками. Подозревая, что некоторые офицерские чины на стороне Высоцкого, он распорядился сменить состав комендантства и таможни. Затем вызвал Махмуд-бека — одного из влиятельных богачей Старой Шемахи — и в короткой беседе вынудил его написать донос на коменданта Высоцкого. Грубое обращение, взятки и прочие грехи пали на голову бывшего коменданта Ширвана — вряд ли ему отделаться от офицерского суда: сиди и жди подлейшей участи.

С возвращением свитских с охоты Ермолов переменился. Куда делась его прежняя суровость! Был он со всеми вежлив, играл в вист, много шутил, выдавая анекдоты и каламбуры, и уж совсем не хотел говорить о делах и политике, будто они его вовсе не касались, Когда командующему доложили, что к нему приехали, какие-то киргизы и просят принять их, он выпроводил, адъютанта за то, что отвлекает его от игры в бильярд пустячными разговорами.

Адъютант удалился и до самого вечера не тревожил генерала. Но едва кончилась долгая утомительная игра, вновь напомнил:

— Алексей Петрович, смею доложить, что приезжие с того берега. Хан какой-то. Не то Хият, не то Каят...

— Кият! — тотчас догадался Ермолов. — Так чего ж ты мне сразу не сказал?