Он взял с собой несколько казаков, и, спустившись с бархана, они побрели на восток. Разочарование пришло быстрее, чем предполагал Муравьев. Не прошли и полверсты, как наткнулись на зыбкую равнину. Это был взмокший и разбухший от последнего дождя такыр. Пришлось вернуться назад.

Некоторые казаки уже не терпели зноя, сбрасывали с себя одежду, сосали прутики тамариска, выкапывали коренья и разжевывали их. Муравьев пошел на эксперимент. Он набрал в ведро морской воды, затем приказал казакам, чтобы разожгли костер. Когда огонь вспыхнул и разгорелся, Николай Николаевич бросил в пламя два пушечных ядра, заранее высыпав оттуда взрывчатку. Когда ядра накалились чуть ли не до красна, казаки подхватили ядра лопатами и бросили в ведро с водой. Вода в ведре закипела.

— Попробуем выпарить соль, — объяснил Муравьев...

Минут через десять он взял у казака ложку, зачерпнул воду из ведра, взял в рот и с отвращением выплюнул.

В отчаянии Николай Николаевич кусал губы и не находил выхода. Он опять решил экспериментировать. На этот раз в ведро с морской водой были брошены ракушки. Николай Николаевич решил, что ракушки состоят из известняка и впитают в себя соль. И опять он хлебнул казацкой ложкой противно-горькую жижицу-

Они лежали в бессилии на песке у моря и думали о спасении жизни. Корвет стоял в верстах семи от берега, его даже не было видно. Если разжечь костер, то все равно его не заметят среди бела дня. Впрочем костер они уже разжигали, когда раскаляли пушечные ядра.

— Пальнем из фальконетов, может услышат? — предложил лейтенант.

Муравьев согласился.

Грянули двадцать выстрелов, поочередно, один за другим. Но разве можно было их услышать, когда свистел пронзительно ветер и ухали тяжелее пушечного грома волны.

— Я сяду в баркас, возьму с собой шестерых гребцоз, и, может быть, пробьюсь к кораблю. Всемером мы справимся с волнами, — сурово вымолвил Юрьев.

— Позвольте знать, сударь, почему вы?! — жестко отозвался Муравьев и подумал: «Это начинается борьба за жизнь, так начинается она». Он подошел к Юрьеву и, глядя прямо в глаза, еще раз спросил: — Почему именно вы, господин лейтенант? Старший здесь я, следовательно, я и принимаю все решения. — Ох, как хотелось ему сесть самому в баркас и оказаться на корвете! Но только от этого желания, у Него закипал в сердце мучительный стыд за свою слабость, за свое человеческое достоинство. — Вы не поплывете, господин лейтенант, — с остервенением выговорил Муравьев. — Вы останетесь здесь, со мной, а на корвет мы пошлем унтера с шестью матросами. Дробычев! — позвал он унтер-офицера и приказал стаскивать баркас на воду и плыть на корвет.

Судно тотчас было брошено в волны. Семеро запрыгнули в баркас, и он пошел враскачку в пенных ревущих бурунах в открытое море. Муравьев с унтером отослал записку Пономареву, в которой сообщал о бедственном положении команды и о том, что, если ураган не перестанет до захода солнца, он с командой двинется на юг, вдоль берега, в сторону Астрабадских гор...

В полдень с корвета прибыли два баркаса. Страдающих от жажды людей напоили, накормили и повезли на судно. Сидя в баркасе, Муравьев со стыдом думал: что же будет дальше, если при первой же встрече с этим краем, едва не поплатились жизнью он и его команда.

По прибытии команды на корвет, Пономарев дал распоряжение Басаргину вести корабль на юг, не отдаляясь на большое расстояние от берега.

Ночью взошла луна. Волнение на море уменьшилось, и к рассвету Каспий стал совсем спокойным. От плывущего корабля в сторону берега тянулась ровная серебристая лунная дорожка.

На восходе солнца с мачты заметили три туркменских киржима. Они плыли вдоль берега на север. Пономарев приказал немедля остановить кочевников. Любым способом остановить, чтобы выяснить, где в данное время находится корвет и где искать этот заколдованный Белый или Серебряный Бугор, на коем проживает со своими людьми старшина Кият. Решили стрельнуть из пушек холостыми зарядами, чтобы остановить туркмен. Моряки бросились к орудиям. Лейтенант Линицкий скомандовал «пли».

Каронадный гул прокатился над тихим Каспием. С мачт сорвались чайки и загомонили, кружась над волнами. Туркмены на киржимах, — их было видно, — тревожно забегали. Они изо всех сил старались уйти.

— Спускай баркас! — приказал Пономарев. Шестеро моряков с переводчиком Муратовым пустились вдогонку. Засверкали на солнце лопатки весел.

Туркмены, видя, что их настигают, быстро причалили к берегу. Вылезли из киржимов, бросились наутек, вверх по барханам, прячась за кустами тамариска.

— Стой! Стой! — кричал переводчик по-туркменски. Он первым выпрыгнул из баркаса и погнался за кочевниками. Догнал немощного старика, поймал его за полу халата. — Не бойся, не тронем... Чего ты испугался? — обрадованно говорил армянин, — Давай, поедем на корвет — гостем будешь...

Старик замотал головой и схватился обеими руками за куст. Моряки взяли его под руки и поволокли к баркасу. Спустя полчаса, команда с «пленником» поднялась на корвет. Гость никак не мог освоиться, хотя армянин Муратов и Муравьев втолковывали ему с жаром, чтобы яшули перестал трястись и сказал, где находится кочевье Кията. Наконец старик развязал язык. Сказал услужливо:

— Кият базар гитды.. В Кара-Су ушел.

Муравьев выведал у него все, что требовалось, и объяснил столпившимся у грот-мачты офицерам:

— Итак, господа, существуют два бугра — Серебряный и Белый. Мы сейчас побывали на Белом и теперь правильно держим курс — на Серебряный Бугор. До него еще двое суток ходу...

— Выходит, Остолопов прав? — удивился и заметно побледнел Басаргин.

— Выходит так, — сказал Муравьев и продолжал: — Кият-ага, как сообщает наш гость, живет со своим кочевьем в Гасан-Кули. Сельцо сие находится между Белым и Серебряным буграми. Но сейчас Кията дома нет. Он уехал торговать в Кара-Су, а этот базар расположен чуть далее Серебряного Бугра. Следует принять решение: плыть к речке Кара-Су или же остановиться в Гасан-Кули и ждать возвращения Кията.

— А черт его знает, когда он оттуда вернется, — тоном, не терпящим возражения, сказал Пономарев: — Гони, Григорий Гаврилыч, на всех парусах к Серебряному Бугру!

Капитан корвета промямлил что-то невразумительное и отправился к рулевому. Пономарев проводил его испытывающим взглядом, покачал головой и обернулся к Муравьеву.

— А тот, Остолопов, не такой уж остолоп, как значится по фамилии, — засмеялся майор. — Теперь давно на рейде стоит и посмеивается над нами. Ну, да ничего! Так нам и надо, горе-морякам! Пойдемте, господа, обедать,— позвал он офицеров и направился в кают-компанию,

Громадный базарный двор близ Кара-Су, обнесенный каменным забором, был переполнен торговым людом. Всюду стоял деловой, напряженный гуд. У каждого прилавка, У каждой площадки толпился народ. Продавались арбы и разобранные кибитки, смоленые кулазы и таймуны, седла, хомуты, казаны, большие чаши и пиалы... Горками тут и там красовались арбузы и дыни. Стояли арбы с яблоками, с орехами и гранатами. Чуть поодаль продавалась халва и другие сласти. И тут же тянулись ряды торговцев материей. Сверкала на солнце жгуче-черная, с синим отливом, парча, китайская тафта, европейские сукна, ситец, шемахинские шелка...

Торговали безбоязненно. По негласному закону, бог весть когда установленному, персы мирно разговаривали с туркменами, пили чай в одной чайхане и вели самые мирные беседы. Через час где-нибудь за базарными стенами они могли бить и резать друг друга, но здесь такого никогда не допускалось...

Люди Кията группой — в полосатых халатах и черных тельпеках — прохаживались по хозяйственному ряду, присматривали готовый лес для постройки киржимов. Широкие доски, пахнущие смолой, лежали целыми штабелями вдоль дувала: плати тюмены, грузи на арбу и поезжай.

Зять Кията — Аман, приглядываясь к пиленому лесу, не спешил торговаться, будто знал, что сегодня купли-продажи не будет. Чувствовал Аман — что-то должно произойти. Так и есть...