— У меня, Николай Дмитриевич, не получилось, — застеснявшись, ответил Лева, — я тоже сфантазировал, да не вышло.

— А все-таки покажите, покажите-ка!

— Да нет, не вышло. — Лева сконфуженно протянул учителю свой лист.

Я тоже взглянул на него.

На бумаге черным карандашом был нарисован ствол дерева, какая-то горбатая кривуля и наверху, на горбе, птица. Не разберешь какая: то ли дрозд, то ли скворец. Длинноносая, вся взлохмаченная, будто ее потрепал кто. Нарисовано очень плохо, совсем неумело, куда хуже моего гриба.

Я с внутренним торжеством еще раз взглянул на рисунок и сам удивился: а ведь он мне чем-то нравится. Плохой, неумелый, а все-таки нравится.

Николай Дмитриевич, добродушно улыбаясь, внимательно разглядывал черную кривулю и неправдоподобную птицу на ней.

— Любопытно, даже очень любопытно, — сказал он наконец. — Вы нашли в лесу эту кривулю или придумали? — спросил он у Левы.

— Нашел, — смущенно ответил тот. — Нашел, вон она, у самой опушки, только непохоже получилась.

— А птицу?

— Птицу я придумал, — совсем смутился Лева.

— А почему придумали? — допытывался Николам Дмитриевич. — Вот расскажите нам, почему именно птицу, и такую носатую, взъерошенную?

— Ну, потому, что птицы осенью улетают, на юг улетают, — краснея, начал рассказывать Лева. — А эта не улетела, ну, больна, что ли. Не улетела. Ей ветер перья треплет. Я дрозда хотел нарисовать. В прошлом году у нас в саду замерзшего дрозда нашел… И вспомнил…

— Вот, вот! — торжествующе воскликнул Николай Дмитриевич. — Вот это настроение осени! Улетают птицы. Последнее прости. А этот лететь не может. Ветер перья треплет… Это настроение, это именно то, что нужно пытаться отобразить на бумаге. Рисунок, правда, еще не очень умелый, зато есть другое, самое главное — есть настроение, мысль, чувство…

Лева так покраснел, что даже сам это, верно, почувствовал. Он забрал свой рисунок и тихонько отошел с ним в сторонку.

— Ну, а вы, Толя, закончили? — спросил Николай Дмитриевич у Латина, который сидел в сторонке и, не отрываясь, работал над большущим листом.

Когда кто-нибудь из ребят подходил, чтобы взглянуть на его работу, Толя закрывал ее собою и гнал прочь непрошеного гостя.

— Закончу, тогда посмотришь, а незаконченную вещь я не люблю показывать.

— Нужно кончать, пора домой, — сказал ему Николай Дмитриевич.

— Сейчас, сейчас, последние мазки, и все в порядке.

Мы начали потихоньку собирать наше имущество: краски, кисти, карандаши…

— Готово! — раздался торжествующий голос Толи. — Теперь можете смотреть! — Он снял с треножника свой картон и показал нам.

Шепот восторга пробежал по толпе ребят.

— Вот это здорово! Это настоящая картина! Вот бы мне так суметь!.. — слышались отдельные голоса.

Действительно, Толя нарисовал все: И березки, и речку, и поля, и деревушку на том берегу. Все нарисовал, и даже очень похоже, можно сразу сказать, что это деревня Девочкино, Нарисовал решительно все.

Но мне, признаться, картина не очень понравилась. Я вспомнил почему-то, как в прошлом году на ярмарке продавались в палатке картины. Там тоже всё было: и речка, и лес, и деревня. Или парк и помещичий дом, или пруд с лебедями… Всё было нарисовано. А вот поглядишь — и похоже и не похоже. Всё совсем не живое. Не верится, что это правда, и не хочется смотреть на такую картину.

Николай Дмитриевич одобрительно кивнул.

— Прямо Поленов, — чуть-чуть улыбнувшись, сказал он. Потом обнял Толю за плечи и ласково добавил: — Только не нужно так увлекаться внешней стороной, не нужно за красивостью гнаться. Красота и красивость — вещи совсем разные.

— Значит, у меня красивость? — обиделся Толя.

— Нет, нет, — успокоил его Николай Дмитриевич. — Только уж очень много всего вы тут нагородили, прямо географическая карта, лучше поменьше бы. Но для первого раза совсем неплохо. И по цвету, и перспектива все-таки есть. Совсем неплохо!

Толя самодовольно улыбнулся. Когда мы пошли домой, он отозвал меня в сторонку и не без ехидства сказал:

— Видал, как Николай Дмитриевич напыжился, когда мою картину увидел? Это он от зависти. Сам-то так не сумеет, кишка тонка.

— Он Строгановское училище окончил, — ответил я. — Наверное сумеет, может, и получше.

— Ну да, сумеет, держи карман шире! — усмехнулся Толя и присоединился к ребятам.

Так был закончен наш первый художественный поход. К сожалению, он оказался и последним. Вскоре Николай Дмитриевич заболел воспалением легких и совсем прекратил свои уроки.

А жаль, очень жаль! Художников он из нас, конечно, бы не сделал, но наверное научил бы видеть иного хорошего, мимо чего мы равнодушно проходим, даже не замечая.

Во время подготовки к школьному вечеру я сдружился с Толей и Левой. Оба они мне очень нравились, хотя были совсем разные по характеру. Да и нравились они мне тоже совсем по-разному.

С Толей всегда было весело. Он все умел делать: и рисовать, и петь, и на гармошке играть. Уж если соберутся ребята, Толя всегда самый заводила, что-нибудь да придумает. «Не парень, а прямо душа общества», — шутили ребята. Шутили, а и вправду Толька во всякой компании был, что называется, именно «душой».

Вот Лева совсем наоборот. Ни смешной анекдот рассказать не сумеет, ни спеть, ни сыграть, только стихи читает хорошо. Да кто их, стихи-то эти, слушать будет, разве что на школьном вечере!

Лева и сам не любил компанию, веселье, даже в школе… Все в коридоре толкаются или во двор выйдут, а он сидит себе в классе в уголке да какую-нибудь книжку читает. Предложишь ему: «Пойдем во двор с ребятами поболтаем». — «Нет, — отвечает, — иди, а мне неохота, я лучше почитаю», — и останется один в углу, как сыч в дупле.

Сначала Лева мне очень не нравился, я все тужил, что сидели мы с ним на одной парте; лучше бы Толю мне в соседи: с ним и поговорить, и посмеяться можно, а это какая-то царевна Несмеяна, тоска, да и только!

Правда, я и сам был не очень-то боек, но, верно, именно поэтому меня и тянуло к тем, кто побойчее, вроде Толи Латина.

Постепенно я и к Леве попривык. Ну что ж, что он царевна Несмеяна, а все-таки славный малый. И какой-то он особенный, не такой, как мы все. Вот ходили в лес с Николаем Дмитриевичем, все ребята ветки деревьев, желтые листья или ягоды нарисовали, а он какую-то коряжину да еще птицу на ней. Плохо нарисовал, совсем плохо, а все-таки рисунок почему-то всем понравился. Даже Николай Дмитриевич похвалил, сказал: «Настроение, мысль и чувство есть». Одному ему только это и сказал.

Понемногу и Лева ко мне тоже попривык, перестал дичиться, даже иной раз и сам стал заговаривать. А уж после подготовки к школьному вечеру мы и совсем с ним подружились.

Помню, как-то пришли в школу, только один урок и должен был быть — урок пения, но и тот не состоялся: Маргарита Ивановна немножко заболела. Посидели мы в классе, потолковали о всяких делах да и разошлись по домам. Мы с Левой вышли вместе.

Погода чудесная. Поздняя осень, не сегодня-завтра зима наступит, а на дворе ну прямо весна. Утром дождь шел, земля и сучья деревьев все влажные. А теперь солнце выглянуло, все кругом блестит, будто ранней весной, да и пахнет совсем по-весеннему — отсыревшей землей, и увядшими, прелыми листьями из сада попахивает. Воробьи в палисаднике так расчирикались — удержу нет. Видно, тоже осень с весной спутали.

Вышли мы с Левой на выгон за школу. Хорошо, просторно. И ветерок такой теплый, чуть-чуть лицо обдувает. Лева сразу повеселел. Огляделся по сторонам и прочитал на память какие-то стихи:

Мне стихи очень понравились. Здорово как сказано, а главное — к месту. Вот бы мне такие сочинить!