Еле вырвались голубки — и бежать без оглядки. Потом уж она мне письмо прислала. Пишет: «Такой коварной мести я от вас никак не ждала».

— А ты что ей ответил?

— А я ответил, что хотел помочь скрепить их сердца, — с каким-то горьким злорадством рассмеялся Сережа. И вдруг совсем уже другим, грустным тоном добавил: — А потом я уехал, к вам уехал и порвал все навек. Хочешь, ее карточку покажу? — неожиданно спросил он.

— Конечно, хочу. Она у тебя с собой?

— Она всегда со мной, — ответил Сережа, доставая из кармана вложенную в картонную обложку маленькую карточку, и передал мне: — Вот, гляди!

Я раскрыл обложку. На меня глянула курносенькая девочка лет шестнадцати в гимназической форме, с толстой косой, перекинутой через плечо.

— Ничего, хорошенькая… — одобрил я.

— Не хорошенькая, а чудесная! — перебил меня Сережа. — Такой второй не было и нет в целом свете.

— А зачем ты ее к скамейке приклеивал? — удивился я.

— Зачем? С горя, с отчаяния. Отомстить хотел! Э, да что там говорить! — И Сережа безнадежно махнул рукой.

Я понимал его страдания, но не знал, чем утешить.

— Ну ничего! — неожиданно повеселев, воскликнул Сережа. — Пойдем-ка, друг, еще уток поищем.

— Идем, — одобрил я.

Джек тоже радостно вскочил, готовый снова носиться по болоту — искать дичь. И мы все трое бодро пустились в обратный путь.

Первое сентября — начало учебного года. С какой горечью на душе, даже с каким отвращением встречал я это ненавистное число! В этот день нужно было на целых девять месяцев проститься с привольной деревенской жизнью, с рекой, с лесом, со всем тем, что так радует мальчишеское сердце, — проститься и идти в ненавистную школу бабки Лизихи.

И вот снова первое сентября — начало учебного года, только уже не у бабки Лизихи и даже не в реальном училище, а в чернском городском.

Рано утром пошли мы туда с Сережей. Было очень интересно, что это такое за школа, интересно и совсем не страшно. Нам ли, побывавшим в лапах у бабки Лизихи, чего-нибудь бояться! Колотить линейкой, ставить на колени или даже «столбом», наверное, не будут да и не заставят целые дни и вечера сидеть в школе, зубрить все наизусть.

Сережа говорил мне, что, как попал от Лизихи в гимназию, прямо свет белый увидел. А городское училище — это даже и не гимназия; там, наверное, еще вольготней будет. В общем, мы с Сережей шли первый раз в школу полные радостных надежд.

Вот на самом выезде из города деревянное одноэтажное здание с большими светлыми окнами — это и есть городское училище.

Вбежали в просторный коридор. Что там творится! Крик, шум… Мальчишки носятся друг за дружкой, играют в чехарду.

Сережа увидал знакомых ребят, присоединился к ним, и они куда-то мигом исчезли. А я отошел в сторонку к окну, смотрел на веселые лица ребят, слушал их звонкие голоса, смех, слушал и никак не мог понять — где же я? Неужели в училище? А когда же раздастся грозный окрик какого-нибудь сердитого наставника и начнутся занятия? Я стоял, ждал, а занятия все не начинались.

Вдруг на середину коридора выскочил веселый курчавый парнишка в гимназической курточке с расстегнутым воротником. Он поднял вверх обе руки и закричал:

— Тише, тише, все на собрание в класс! — и указал на открытую дверь.

Вся ватага мальчишек с криком, писком и смехом устремилась в большую светлую комнату. Я втиснулся вслед за другими. Теснота получилась страшная. Кто вбежал раньше других, те расселись на первые парты перед столом учителя. Остальные стояли, прижавшись друг к другу; некоторые, посмелее, вскочили на парты и подоконники. Все были очень оживлены, всем хотелось поскорее услышать, как мы будем теперь учиться.

— Пропустите, пропустите учителя! — вдруг раздалось несколько голосов.

И через толпу ребят стал протискиваться к столу небольшой человек с усиками, бородкой, очень похожий на чиновника из какого-нибудь учреждения. Одет он был в синий мундир с золотыми пуговицами. Это был один из учителей городского училища — Николай Николаевич Орликов.

Протискавшись, наконец, через толпу, учитель подошел к своему столу.

— Ну, здравствуйте, ребятки! — приветливо заговорил он.

— Здравствуйте, здравствуйте! — дружно отвечали все мы.

Учитель выслушал наше приветствие и продолжал:

— Вот мы с вами сегодня собрались в стенах школы, чтобы начать новый учебный год. Наверное, мы скоро получим из губернии указания, как вести теперь занятия. Может, и учебники какие-нибудь новые получим, а пока будем заниматься по-прежнему. У кого есть старые учебники — прекрасно. У кого нет — кое-что сможете достать в нашей библиотеке или у товарищей попросить, заниматься вместе, сообща… Но пока, еще до начала занятий, мы должны позаботиться о самой школе. Раз это теперь наша, революционная школа, мы должны думать о ней. Завтра все приходите к девяти часам. Одни останутся в школе приводить ее в порядок, а другие поедут в лес, в Богатый лог — заготовлять на зиму дрова. Итак, до завтра.

— Вот это здорово! — воскликнул кто-то из ребят.

Поднялся невероятный шум, гам, всеобщее веселье. И мы, тесня друг друга, повалили из класса в коридор, оттуда — на улицу.

— Урра! — вопили ребята. — Вот это житуха! Не жизнь, а малина, урра!

В общей сутолоке я насилу разыскал Сережу, и мы вместе отправились домой.

— Ну, брат, дождались мы с тобой волюшки вольной, — оживленно говорил по дороге Сережа.

Он откуда-то успел разузнать тьму новостей: что учебников в библиотеке никаких нет, что учителя почти все куда-то поразъехались, а те, кто еще остался, совсем не знают, чему и как теперь учить, потому что понабралось много новеньких: кто из гимназии, кто из коммерческого, у всех разные знания, программа совсем не та, что в прежнем городском училище. В общем, сам черт не разберет. А главное, учителей-то нет, учить некому. Хотят устроить какую-то столярную и слесарную мастерскую, выучить нас паять, лудить, пилить, строгать…

— Вот когда папин верстак-то пригодится, — закончил Сережа. — А еще говорят, — немного помолчав, продолжал он, — вечер какой-то устраивать будем. Не помню, в честь чего, только и хор будет, и стихи читать, и сценки какие-то. Меня уж спрашивали, что я умею: петь, стихи читать или на сцене представлять?

— Ну, а ты что ответил?

— Сказал, что умею все, а лучше всего — за девушками ухаживать.

Слушая его беззаботный ответ, я сразу вспомнил Колю Кускова. Вообще Сережа чуть-чуть походил на него, конечно, не бездельем, а своей удалью и каким-то особенным уменьем сразу везде быть в курсе дела, быть своим человеком.

Как я завидовал этой способности! Завидовал, но не только не умел ей подражать, даже понять не мог, как это делается. Мне всегда было трудновато сходиться с товарищами, поэтому я частенько оказывался от других в стороне. А вот Сережа сразу со всеми познакомился, подружился, все узнал. Его уже куда-то приглашают. Молодец Сережа!

На следующее утро мы отправились под руководством Николая Николаевича в Богатый лог заготовлять дрова.

Работа сразу закипела. Мы валили старый осинник, тут же гурьбой накидывались на поваленное дерево, обрубали сучья, а ствол распиливали на короткие кругляши. Их мы складывали в аккуратные поленницы. Трудились до самого вечера. Только в полдень сделали небольшой перерыв, разожгли костер и испекли картошку, которую нам дали какие-то женщины, копавшие картофель в поле у самой лесной опушки. Мы поели, отдохнули и вновь принялись за дело.

Славно поработали! Обратно в город возвращались изрядно усталые, но очень довольные. Много дров для своей школы заготовили. Хоть они и сырые, и осиновые, а все-таки дрова. Будет чем зимою печку топить! Мы шли гордые, шагая в ногу по сухой, пыльной дороге. И, наверное, каждый думал в эту минуту, что он возвращается не из леса после заготовки дров, а после победоносно закончившейся схватки с коварным врагом.