— Ну и очень хорошо, что по-старому осталось, — одобрила мама.

— Кому хорошо, а кому и плохо, — возразил Сережа. — Вот солдаты на фронте не очень довольны. «За что мы, говорят, сражаемся, за что гибнем?»

— Это верно, верно, — закивала головой мама. — Войну-то уж пора бы и кончать. На что она нам нужна? Земли много, все у нас есть. Зачем мы еще воюем? Ну, англичанам, французам нужно, пусть себе и воюют. А мы-то при чем?

— Вот солдаты и не хотят воевать. Требуют, чтобы мир был и чтобы землю им дома, в деревне, дали.

— Верно, верно, — опять согласилась мама.

Михалыч ничего не говорил, только покуривал папиросу. Вид у него был довольный и немножко лукавый.

Я искоса поглядывал на него и не мог решить, чем он так доволен: тем, что Сережа приехал, или тем еще, что солдаты не хотят воевать и требуют у помещиков земли.

Я поглядывал на Михалыча, но главное — слушал Сережу. Слушал, удивлялся и, конечно, завидовал ему, что он все знает и обо всем может так здорово рассуждать, совсем как взрослый.

Мне еще очень нравилось то, что его рассуждения были похожи на Алешины. Ведь Алеша тоже говорил, что у помещиков землицы нужно малость поубавить и отдать мужикам и войну нужно кончать — война народу совсем не нужна. Вот и Сережа теперь говорит почти то же самое.

Но особенно меня поразило то, что во время разговора Сережа вдруг обратился к маме с Михалычем и, сконфуженно улыбнувшись, вдруг спросил:

— Можно мне закурить?

— А ты куришь?! — в один голос воскликнули оба.

Сережа утвердительно кивнул.

— Ну, раз куришь, кури уж в открытую, а не за углом, — сразу согласился Михалыч. При этом он раскрыл портсигар и предложил Сереже папиросу.

— Спасибо, у меня свои. Я к ним уже привык, — солидно ответил Сережа, достал из кармана коробочку «Сафо» и закурил.

«Интересно, затягивается или только так, для фасона?» — подумал я.

Сережа глубоко затянулся, прямо как Михалыч, даже еще сильнее, и выпустил через нос две струйки дыма, выпустил и не закашлялся. «Вот это лихо!» — с острой завистью подумал я.

Выслушав рассказ Сережи, Михалыч вдруг весело улыбнулся и спросил:

Ну, войну кончать пора, это верно. А как же все-таки насчет ученья? Ты почему к нам-то перед самыми занятиями прикатил?

— А потому, — так же весело отвечал Сережа, — что мама сказала: «В Москве, видать, с ученьем в эту зиму толку не выйдет. Поезжай к папе в Чернь, там поспокойнее». Я и прикатил, — закончил он.

Вот это было действительно радостное известие: «В Москве с ученьем в эту зиму толку не выйдет!» Сережа даже из Москвы прикатил к нам в Чернь; значит, мне и подавно не следует ехать в Москву. Ура! Остаемся в Черни! Можно теперь поохотиться и порыбачить, теперь все можно будет…

Мама тоже сразу же решила, что ехать в Москву, когда там так неспокойно, просто безумие.

У меня как гора с плеч свалилась. Значит, на эту зиму остаюсь в Черни. Ура!

Михалыч тоже нашел такое решение правильным.

— Только уж лодырничать им всю зиму не следует, — добавил он.

— А может, опять Елизавету Александровну попросить, чтобы еще годок их поучила? — спросила мама.

Михалыч пожал плечами.

— Таких здоровых ребят и опять в пансион к Соколовой?! По-моему, уж пусть лучше зиму в городском училище проучатся. А на будущий год видно будет, может, все и утрясется.

— Это верно, — согласилась мама, — теперь, пожалуй, и школа какая-нибудь новая будет, революционная.

Итак, впредь до выяснения нашей будущей учебы мы с Сережей оказались совсем свободными. Когда там какая школа еще будет, а теперь времени терять нечего. А мы поспешили в нашу комнату распаковывать Сережины вещи.

Помимо корзинки и чемоданчика, я сразу увидел темно-коричневый кожаный чехол.

— Это что там, ружье?

— Ну конечно, — солидно ответил Сережа.

Оказывается, и ему этим летом его мама тоже подарила настоящее охотничье ружье, и такого же калибра, как и мое.

Мы достали из чехла новенькое ружьецо, полюбовались им; потом я принес свое. Мы их сравнили и убедились, что оба одинаково хороши.

— А ты знаешь, махнем-ка сегодня же на охоту, — предложил Сережа.

— А ты не устал с дороги?

Сережа в ответ только рассмеялся.

На охоту всегда хорошо пойти, но в этот день было особенно хорошо! Только подумать, сколько радостей: и Сережа приехал, и главное — ненужно уезжать из милой Черни, будем учиться здесь всю зиму.

Когда мы с Сережей и Джеком отошли уже с версту и поднялись в гору, я остановился и оглянулся назад: вот она, моя Чернь, вся как на ладони! Какая же она уютная, красивая, сплошные сады! Их зелень уже тронута легкой позолотой осени. Ну и пусть: мне вовсе не грустно, что лето прошло. Ведь и осень, и зиму, и весну я проведу здесь, дома. Здесь же встречу на будущий год новое лето, такое же солнечное, такое же хорошее!

— Ну что ж, дружище, — прервал мои мысли Сережа, — уж раз остановились, давай закурим.

— Давай, — небрежно ответил я, поглаживая Джека.

Мы закурили. Глядя на Сережу, я тоже затянулся покрепче. Затянулся… Ой, что это?! Дыхание перехватило. Вместо свежего воздуха в легкие хлынула какая-то едкая, вонючая горечь. Я закашлялся, больше, больше… «Ну, сейчас вырвет, — пронеслось в голове. — Какой позор!»

Я стоял, растопырив руки, опустив голову, слезы текли из глаз. Вид был далеко не геройский. Джек с явным беспокойством, даже с участием смотрел на меня. Сережа не выдержал и расхохотался.

— Что, брат, хватил горячего до слез?

Я ничего не в состоянии был ответить.

— А ты так сразу сильно не тяни, — поучал меня Сережа, — понемногу сперва. С меня пример не бери, у меня глотка теперь луженая, — не без гордости добавил он. — Я и махру пробовал — ничего, проходит честь по чести. Ну, попробуй затянись немножко.

Я с ужасом подумал, что опять задохнусь от этой гадости.

— Лучше в следующий раз, на привале, сейчас неохота, — робко ответил я.

— Ну, как хочешь.

И мы двинулись дальше.

Пришли на болото. Наконец-то и я почувствовал себя героем. С подружейной собакой, самостоятельно Сережа еще никогда не охотился. Да и Джек явно признавал хозяином только меня. На меня только и глядел и беспрекословно выполнял каждое мое приказание. Сережа попробовал было послать его куда-то в камыши, Джек даже ухом не повел.

— А ну-ка, Джекуля, проверь, нет ли тут дичинки? — И я небрежным жестом послал Джека именно в те же камыши.

Пес сразу отправился туда, проверил и ничего не нашел.

— Зря ты этим местом интересуешься, — снисходительно сказал я. — Тут никогда ничего путного не бывает.

Сережа с уважением взглянул на меня. А я подумал: «Пусть себе курит свои вонючие папиросы, зато охотник-то настоящий я, а не он».

Мы пошли по вязкому болоту, поросшему мелкой осокой. Между кустиками осоки поблескивали лужицы воды, покрытые рыжеватой пленкой, будто налетом ржавчины.

— Ржавое болотце, типичные бекасиные места, — поучительно, совсем как Михалыч, произнес я. — Ну, Джекуля, ищи, ищи, найди-ка нам долгоносика.

И, как бы повинуясь моему желанию, Джек заволновался, заискал и замер на стойке.

— Бекас!.. — с невольным волнением прошептал я. — Идем. Только не забегай вперед собаки.

Сережа кивнул. Мы стали быстро и осторожно подходить.

«Боже мой, хоть бы мне застрелить! — мелькнула тревожная мысль. — Сергею нос утереть». Я взял на изготовку ружье.

— Вперед!

Джек сделал нерешительный шаг, и в тот же миг в двух шагах от него сорвался бекас.

С обычным криком: «Шчик, шчик, шчик!» — он метнулся над осокой, сверкнув белым подкрыльем.

Я вскинул к плечу ружье, выстрелил.

Бекас кувыркнулся в воздухе и пестрым комочком упал в осоку.

«Ура, готов! — пронеслось в голове. — Какое счастье!» Но эти мысли не отразились на моем лице. Наоборот, я даже слегка нахмурился и ледяным голосом произнес: