Сперва попробовали с середины горы. Пролетели на славу. А уж второй раз с самого верха, от Пушкарской слободы.

Ну уж это получилось нечто сказочное. Летишь с такой быстротой, только дома мелькают, даже людей различить нельзя. Единственно что страшно: а ну как на перекресток кто выедет на лошади. Тогда конец — все вдребезги расшибемся.

Чтобы избежать опасности, уже издали, подлетая к перекрестку, мы поднимали оглушительный крик: «Берегись, берегись!»

Наш пример тут же подхватила вся местная молодежь. Прошло два-три дня, и одна из улиц от слободы до реки превратилась в огромную ледяную гору. Теперь уж столкновения с подводой опасались не столько летящие вниз с горы, сколько каждый проезжающий, который, добираясь до рокового перекрестка, сперва выходил из саней, с опаской смотрел вверх, не летят ли «беспутные». И, только убедившись, что опасность не угрожает, вскакивал в сани и что есть духу гнал лошадь через рискованное место.

До чего же хороши были эти морозные лунные вечера! Выйдешь, бывало, из теплого светлого здания народного дома и сразу будто окунешься в голубую морозную полумглу. Под ногами снежок поскрипывает, глядишь вниз, под гору, — огоньки в окнах светятся, будто подмигивают тебе. А вверх посмотришь — все небо, точно морозной пылью, звездами усыпано. И голубая луна высоко-высоко в небе стоит. А вокруг нее от мороза широкое светящееся кольцо, как сияние по небу.

Но любоваться всем этим некогда: скорее домой, на плечи короткую куртку, на ноги вместо башмаков валенки и айда во двор за корытом! И за ворота! А там уже дожидаются дружки-приятели.

Помню, как-то катались мы вот так с горы, слетели вниз на речку, оттуда вверх по улице корыто везем, тяжело, мочи нет, да ведь уж такая пословица издавна известна: «Любишь кататься, люби и саночки возить!» Вот мы и везем. Сами с опаской вверх поглядываем, не летят ли навстречу. Нужно уже заранее с дороги убираться.

Вдруг видим — на перекрестке Михалыч.

— Вы откуда? — спрашиваю его.

— От больных, — отвечает. — А вы тут, я вижу, развлекаетесь.

— Да, — говорю, — катаемся. Очень здорово!

А Миша Благовещенский вдруг и предложи:

— Не хотите ли и вы с нами разок прокатиться?

Михалыч призадумался на секунду.

— А что ж, пожалуй, не откажусь.

Дружным возгласом одобрения мы встретили эти слова.

Теперь уж мы впятером стали подниматься в гору. Михалыч даже предложил свои услуги, что и он потащит корыто. Но от его помощи мы наотрез отказались.

Наконец добрались до Пушкарской слободы. Уселись все на корыто верхом, Михалыча устроили в середине и понеслись, только ветер в ушах свистит.

Я прямо за Михалычевой спиной сижу, держусь за него и его самого поддерживаю. Думаю: «Жив ли?» На одном ухабе как поддало корыто — мы все на воздух, пронеслись и вновь в корыте. Михалыч только крякнул. Значит, жив! Скатились вполне благополучно.

Спрашиваем Михалыча:

— Ну как, понравилось?

Отвечает:

— Просто чудесно! Я бы и еще разок прокатиться не прочь.

Скатились и еще, и еще… Михалыч так разохотился — и домой не идет. Жаль только, что поздно к нашей компании примкнул: скоро катание кончилось, все разошлись по домам.

Приходим и мы домой все трое — Михалыч, Сережа и я.

Мама в дверях встречает, прямо к Михалычу:

— Куда же ты пропал? Сказал, к больным на минуту, а третий час тебя нет и нет. Случилось что-нибудь? Жива больная?

Михалыч несколько смутился:

— Жива, жива, все прелестно.

— Так где же ты до сих пор пропадал? — допрашивала мама.

Михалыч пожал плечами.

— Не могу же я все вечера дома сидеть! Воздухом подышал, с ребятами немножко прокатился.

Мама от изумления даже дар речи потеряла.

— Про… про… прокатился?! — с трудом выговорила она. — То есть на чем прокатился? Неужто в свином корыте?

— Не в корыте, а на корыте верхом, — поправил ее Михалыч, вполне оправившись от смущения. — Вообще не понимаю, что же тут особенного? Ребята каждый вечер катаются, а я раз за всю зиму, и то…

— Но позволь, — перебила мама, — то ребята, а то ты! В корыте через весь город… Боже, какой срам! Неужели кто-нибудь из знакомых видел?

— А я и не приглядывался, — ответил Михалыч. — Вообще вы, мадам, придаете слишком большое значение разным пустякам. Пора ужинать, это гораздо важнее, — добавил он и пошел в столовую, весело напевая:

— Как, ты и падал еще? — забеспокоилась мама.

— Ни разу не перевернулись, — успокоил ее Михалыч. — Это только в песне поется.

С этого вечера Михалыч частенько присоединялся к нам. Все мы, молодежь, бывали и восторге. Одна только мама никак не могла к этому привыкнуть и уверяла, что скоро о таком безобразии во всех газетах напишут.

Участие в нашем вечернем катании Михалыча прекратилось сразу, и весьма неожиданно.

Как-то раз мы с Сережей вернулись из народного дома, а Михалыч уже напился чаю. Все трое собрались немножко «пронестись с ветерком». Принесли из кухни валенки. Михалыч, кряхтя, сунул в валенок ногу, и вдруг лицо его изобразило недоумение, даже испуг.

— Что это? Снег? Откуда снег?!

Действительно, Михалычевы валенки внутри были полны снегу.

— Дарья, это ты туда напихала? — грозно напустился Михалыч.

— А я почем знаю, откелева он взялся, — равнодушно ответила тетка Дарья.

— Врешь, ты напихала! Побожись, что не ты, — наседал на нее Михалыч. — Змея, а не человек, змея лютая!

— А хоть бы и я, — вдруг окрысилась на него тетка Дарья. — А ты что делаешь?! Нешто это возможно, чтоб тебе в свином корыте да еще с этакой горищи? А упадешь — что тогда? Сразу и дух вон или грыжа какая, не дай бог, выскочит, кто за тобой ухаживать будет?!

— Какая там грыжа? — возмутился Михалыч. — Все спортом занимаются.

— Ну и спорт в свином корыте! — всплеснула руками Дарья. — Не спорт это, а конфузия одна. Будешь безобразить, я те еще и не туда снегу напихаю.

Лучше бы в церковь шел грехи замаливать. А он как вечер, так в корыте сидеть повадился. Да что ты, курица, наседка, что ли?!

Сколько Михалыч ни возмущался, ни протестовал, Дарья не сдавалась. Ее явно, хотя и молча, поддерживала мама.

— А ты не бушуй, смирися лучше, — уговаривала его тетка Дарья. — Смирися. Я тебе к ужину оладышек напеку. Покушаешь — и на боковую, все чин по чину, как полагается будет. А то нешто это возможно, чтоб сам господин доктор и вдруг в свином корыте по городу раскатывал?!

Наконец Михалыч сдался и махнул рукой.

— Ну, шут с вами. Пеки, Дарья, оладышки!

— Вот это умник, вот это дельные речи, — ответила она.

Приближались зимние каникулы. И хоть нам, ребятам, отдыхать было ровно не от чего, но мы с жаром к ним готовились.

Было решено все стулья из зрительного зала в народном доме убрать и посредине поставить огромную новогоднюю елку.

Самое интересное заключалось, конечно, не в самой елке, а в подготовке к ней. Исполком дал нам лошадь, санки-розвальни и еще маленькие саночки. На них мы должны были положить вершину елки, чтобы не тащить по дороге и не обломить.

Накануне праздников Миша Благовещенский, Ваня и я отправились в лес. Утро было морозное, солнечное. Все кругом так и блестело.

Заехали в лес на ту делянку, где нам разрешили выбирать любую ель. Привязали к дереву лошадь, дали ей сена, а сами, увязая по колено в снегу, отправились выбирать елку, какая постройнее да погуще. Начались споры: одни предлагали одно дерево, другие — другое. Наконец выбрали, договорились. Достали из саней пилу и принялись за дело.

— Смотри, какие-то птицы волнуются, — сказал Ваня, взглянув на вершину ели.