Девчата встретили Настю так, будто она и не исчезала из землянки подозрительно надолго, а выходила лишь на минутку. Но Настя опять слышала, прежде чем открыть дверь, как они тут дружно упражняли свои голосовые связки, и не сомневалась, что поводом для этих упражнений был конечно же ее неожиданный уход. Просто девчата сейчас, как и в прошлый раз, пока она открывала дверь, успели рассесться по своим местам и принять те же позы, и эти позы как бы должны были показать Насте, что она крепко ошибется, если вообразит, что они тут о ней обмолвились хотя бы словом. Настю это не удивило, она знала своих подруг. Пройдя по проходу вперед, она намеренно обвела их всех драчливым взглядом и проговорила как ни в чем не бывало:

— Ну вот, я и сходила туда, все узнала…

Девчата не шелохнулись, и Настя, поняв, что это они выдерживают характер, пояснила:

— Я была у летчиков, девочки.

— Ты была у летчиков? — наконец осмелилась первой подать голос из своего угла Раечка Воронкова, и не потому, что была тут всех храбрее, а чтобы только больше не молчать — молчаливость никак не входила в число личных достоинств Раечки.

— Была, — ответила Настя без тени смущения.

— И что ты там делала?

— Узнала насчет лейтенанта Башенина и его экипажа.

— Узнала? Ты узнала насчет Башенина? Как же так? То ты не хотела его видеть и признавать, а теперь вдруг…

— Не хотела — это не совсем так, и разговор сейчас не об этом, Рая, — мягко поправила ее Настя. — Главное — я сходила к ним и все разузнала.

— Что же именно?

— Башенин не погиб. Он выбросился из горящего самолета на парашюте вместе со штурманом и стрелком-радистом. Самолет сгорел, а они выбросились. Правда, как они приземлились, в полку никто не видел, но все уверены, что они вернутся. Перейдут линию фронта и вернутся. Башенина в полку все жалеют, он, оказывается, такой чудесный человек и храбрый летчик…

Последнее Настя добавила уже так, по инерции, но именно это, последнее, и прозвучало в ее устах как раз настолько внушительно, что даже у самых недоверчивых девчат, вроде Глафиры с Вероникой, после этих ее слов не осталось и тени сомнения, что Настя говорила правду. И тогда они, уже не стесняясь друг друга, с облегчением повскакали со своих мест и подступили к Насте вплотную — рассказывай, дескать, дальше, не томи.

И Настя рассказала, ничего не скрыв, рассказала им все как было, в том числе и о том, что заставило ее пойти в землянку к летчикам, рассказала о своих страхах и опасениях и о своем чувстве невольной вины перед Башениным. И девчата слушали ее с участием, не перебивали, и только когда Настя добавила, что была вынуждена еще и назваться там ради всего этого сестрой лейтенанта Башенина, удивленно переглянулись между собой. А Раечка Воронкова, наоборот, пришла в восторг и всхохотнула:

— Отчаянная твоя головушка, Настя! Надо же — сестра! Вот придумала! — Потом, увидев, что никто не поддержал этот ее восторг, добавила уже с настороженностью: — Ну, а теперь как же?

— Сама не знаю, — нетвердым голосом ответила Настя. — Затем и рассказала вам, может, что и посоветуете.

— Что тут посоветуешь? — растерянно протянула Раечка.

— Нас ведь ты не спрашивала, когда назвалась сестрой, — добавила Вероника.

— Не спрашивала, — со вздохом, но без обиды согласилась Настя. — Может, все-таки тогда пойти обратно, признаться, пока не поздно? Только вот стыдно, прямо ужас. Как подумаю, что снова надо идти, ноги подкашиваются. Дернул же меня черт за язык, потянул не вовремя за веревочку…

На какое-то время в землянке наступило молчание, никто из девчат не решался первой что-либо посоветовать Насте — посоветуешь, а после, дескать, сама же и виновата будешь, А потом все это как-то слишком уж было для них необычно — назваться сестрой человека, который не вернулся с задания. Во всяком случае, от Насти они ничего подобного никак не ожидали и ожидать не могли, а она вот возьми да и выкинь такой номер. Ладно еще, если бы Башенина не сбили и он вернулся бы с задания вместе со всеми, тогда бы все это можно было, на худой конец, обернуть в шутку, посмеяться вместе с летчиками вволюшку и на том поставить точку. А сейчас о шутке не могло быть и речи, это было бы просто кощунством по отношению к лейтенанту Башенину и прямой насмешкой, если не оскорблением его боевых друзей, которые приняли это Настино заявление за чистую монету. Вот поэтому-то никто из девчат упорно не произносил ни слова, молчал до последнего, пока не заговорила Глафира: кому как не Глафире и было заговорить первой в таком случае.

— Черт или еще кто там дернул тебя за язык, это уже не имеет значения, — внушительно заявила она. — А вот вкатить тебе сейчас за это пару нарядов вне очереди не мешало бы. Сразу бы небось поумнела. Ишь ты — сестра! Удивляюсь, как ты там еще женой его не назвалась. С тебя бы сталось. А? Женой? Вот был бы номер! — Потом, взяв тон поспокойнее, добавила: — Но и падать духом из-за этого тебе тоже пока нечего, это еще не конец света. А потом и виновата в этом не ты одна, мы тоже виноваты, и первая, наверное, я, старая размазня, что не задержала тебя, позволила тебе уйти из землянки. Но кто же думал, что ты туда отправишься? Я думала, ты на метеостанцию или еще куда, а ты вон что. Однако и убиваться, повторяю, тоже нечего, за это не расстреливают. Тем более, сделала ты это не нарочно, не со злым умыслом. Они ведь тоже люди, эти летчики, поймут что к чему, если объяснить…

— Вот именно, если объяснить, — отозвалась Настя, и голос ее прозвучал невесело. — А как объяснишь? Мне сейчас даже думать об этом страшно, не то что объясняться. Легче, наверное, с яру вниз головой броситься…

— Ну, с этим-то ты всегда успеешь, броситься никогда не поздно, — на свой лад успокоила ее Глафира. Потом, поморщив лоб, заключила, и это ее заключение прозвучало как приговор, который обжалованию не подлежал: — Мне думается, дорогуша, делать пока ничего не надо, пусть все пока останется так, как есть, никуда тебе ходить пока не следует. Если вернется лейтенант Башенин, ему самому тогда и откроешься, ему и признаешься, если уж на то пошло, сам-то Башенин тебя сразу поймет. Во всяком случае, уж он-то возмущаться не станет. А эти, — и Глафира выразительно поводила рукой в сторону невидимой отсюда землянки летчиков, — могут возмутиться, даже обязательно возмутятся, особенно сейчас, после такого вылета. Зашумят на весь аэродром, обман, скажут, да еще в таком деле. И ничего не сделаешь, крыть тебе будет нечем. Так что самое лучшее, мне думается, так это все оставить пока как есть, побудешь, раз захотела, какое-то время сестрой лейтенанта Башенина…

— А как он вернется, все ему объяснишь, — подала опять голос Раечка Воронкова, видать, несказанно обрадованная этим неожиданным решением Глафиры. — Башенину, может, что даже приятно будет. Не было сестры и вдруг — сестра. Это же так интересно!

— Да, это ему будет очень интересно, если он, конечно, вернется. А вот вернется ли, бабушка еще надвое сказала, — холодно заметила Глафира, и от этого ее замечания не только Раечка с Настей, но и остальные девчата съежились как от ледяного сквозняка, Глафира же, почувствовав, что сказала не то, что надо, и расстроенная этим, набросилась вдруг на Настю, заметив, что Настя от ее слов сникла всех больше: — А ты, Селезнева, не распускайся, терпи, раз набедокурила, уж тебе-то теперь сам бог велел, нечего тут из себя великомученицу строить.

— А я ничего, я и терплю, — покорно, чтобы ее больше не раздражать, согласилась Настя.

Башенин был потрясен случившимся с Овсянниковым и долго не мог прийти в себя. Стать виновником гибели своего друге было выше его сил. А он больше не сомневался, что стал, хотя и невольно. Теперь, когда он мог поразмыслить над случившимся более или менее спокойно, он пришел к выводу, и этот вывод ужаснул его: Овсянников бросился на немцев с расчетом отвлечь их внимание от него, от Башенина, отвлечь ценой собственной жизни. Ведь немцы тогда вот-вот должны были обернуться в его сторону и увидеть его, поскольку не обернуться они уже не могли — их, верно, насторожило тогда что-то в поведении Овсянникова. Ведь что ни говори, а поглядел Овсянников на Башенина довольно выразительно. А может, и сам Башенин чем-нибудь себя выдал. Ну, а раз немцев что-то насторожило, они и собрались было обернуться в его сторону, посмотреть, что там могло привлечь внимание Овсянникова у них за спиной. Кстати, это тогда, в тот момент, было ясно и самому Башенину — он увидел тогда вдруг эти их напряженно выпрямившиеся спины и заходившие дула автоматов над их головами. А Овсянникову, стоявшему с немцами рядом, это было ясно и подавно. Вот Овсянников в последний миг, когда, верно, окончательно убедился, что Башенина, несмотря на предостережение, уже ничем не остановить, и решился на этот безумный шаг, посчитав, что лучше уж погибнуть одному, раз все равно погибать, чем дать погибнуть еще и Башеннну.