— Уж вы не за дровами ли опять? — вместо приветствия съязвила она: пусть, дескать, наперед знает, как обращаться с девушками. Да, видно, пожалев о сказанном, тут же добавила дружелюбно: — Это, Алексей, мой штурман. Познакомьтесь.

Рапохин только сейчас разглядел, что на ремне у Наташи, поверх реглана, был приторочен пистолет, а с левого плеча свисал планшет с картой — неотъемлемые атрибуты тех, кто имеет дело с воздухом.

— Так вы тоже летаете? — изумленно протянул он.

— Да, в ночном бомбардировочном полку. На «По-2».

— Вот бы не подумал!

— Почему! Я ведь как раз в начале войны окончила аэроклуб. Ну и попросилась на фронт, к отцу в дивизию. Как видите, просьбу удовлетворили.

— Даже не верится, — продолжал изумляться Рапохин. — Мы думали, вы машинисткой в штабе служите. Вольнонаемной. С отцом к тому же вместе живете.

— Это мне командир полка разрешил с отцом жить. Он очень симпатичный человек, наш командир полка.

«Попробовал бы он отказать», — мысленно усмехнулся Рапохин, а вслух проговорил:

— Вот ребята удивятся, когда узнают, что вы тоже летаете.

— Разве они меня знают?

— Как же. Я рассказал. За дрова уж очень вас благодарят, — приврал он, но, почувствовав, что краснеет, тут же свернул на другое. — И часто летать приходится?

— Почти каждый день, вернее — ночь. Иногда по нескольку раз.

— Потери как? Большие?

— По правде говоря, не очень. Темнота спасает. А у вас, я слышала, сегодня опять одного сбили.

— Да, а вчера двоих, — подтвердил он уныло. — Без прикрытия ходим, — и Рапохин хотел было пооткровенничать, что это командир дивизии отказывает в ястребках, но то ли погрустневший взгляд девушки, то ли присутствие ее штурмана, а быть может, обычная деликатность удержали его от этого. Неловко кашлянув в ладошку, он только спросил тихонько, почти шепотом: — Значит, на бомбежку сейчас?

— Нет. Сегодня задание особое: вывозить раненых из окружения. С посадкой в тылу.

— Тогда не буду вас задерживать.

— Да, нам пора.

— Ни пуха ни пера!

— А вам — мягкой посадки на постель.

В землянке он долго не мог отыскать свою койку, а когда отыскал и разделся, со стороны летного поля уже донесся приглушенный расстоянием мягкий рокот моторов — ночные бомбардировщики, видимо, выруливали на старт. На одном из них он представил себе Наташу — в наглухо застегнутом шлеме, в реглане с поднятым воротником и полосками привязных ремней на плечах…

«Чудно! — улыбнулся он и тут же упрекнул себя за то, что не предложил ей вчера оставить финку у себя. Ведь она так ею восхищалась. — Ну, да ладно. Еще не поздно. Предложу завтра».

С этой мыслью он нашарил под койкой тарелку, энергично вдавил в нее окурок и влез под одеяло.

Подарить Наташе финку Рапохину не довелось — в ту же ночь Наташа погибла. Об этом он узнал от ее штурмана, которого утром встретил по дороге на стоянку — эскадрилье снова предстояло идти на бомбежку в район «треугольника смерти».

Вот как это произошло.

Полет в расположение наших окруженных войск Наташа совершила довольно спокойно, если не считать, что при переходе линии фронта ее самолет бегло обстреляли зенитки. Благополучно возвратились и остальные экипажи. Словом, задание было выполнено успешно, без потерь, и летчики собирались уже разойтись по землянкам на отдых, как из штаба дивизии поступил новый приказ: в тот же район срочно сбросить на парашютах специальный груз, который только что доставили на аэродром люди в штатской одежде. Близился рассвет, и командир полка, чтобы не употреблять власть, кликнул охотников. Их оказалось шестеро, в том числе и Наташа со своим штурманом. Для доставки же груза достаточно было одного самолета, и командир на миг задумался, на ком остановить выбор. Вот тогда-то Наташа и предложила тянуть жребий: кому достанется короткая спичка, тот и полетит. Командир сперва назвал это ребячьей затеей, потом махнул рукой: валяйте, дескать, тяните, только побыстрее.

Короткая спичка досталась Наташе.

Во время полета она, как всегда, была собрана и молчалива, со штурманом объяснялась больше знаками, чем словами. Несмотря на темень и низкую облачность, цель они отыскали легко, груз сбросили удачно, в точно обозначенный кострами квадрат. Помахав на прощанье крыльями метавшимся на земле в свете огня человеческим теням, повернули обратно. На обратном пути Наташу словно подменили. Она стала необычно возбуждена, часто оборачивалась к штурману, озорно улыбалась ему, даже пробовала что-то по-мальчишечьи насвистывать.

Перед линией фронта, когда небо на востоке начала размывать бледная полынья восхода, темное, как вывороченная шуба, облако заставило их свернуть с курса, взять немножко левее. Вот тут-то их и обстреляли с земли из пулеметов. Наташа это увидела первой и, отвалив в сторонку, погрозила кулаком остроконечным елям — это от них взбежали в небо огненные змейки. Вскоре такие же змейки появились с другого борта, и одна из них как раз и ужалила Наташу. Штурман догадался об этом не сразу. Сперва ему показалось, что Наташа просто склонилась над приборной доской либо над картой, и лишь когда она снова выпрямилась, с усилием повернула к нему враз побледневшее, без единой кровинушки, стянутое шлемом лицо и что-то прошептала, понял — задело крепко. Потом, через секунду, Наташа замерла вовсе, голова ее безжизненно свесилась за борт. Самолет тут же завалило в крен, начала гаснуть скорость, и штурману пришлось взяться за второе управление и вести самолет до аэродрома.

— Когда я сел, она была уже мертва, — закончил он свой невеселый рассказ.

Рапохин долго и тяжело молчал. Потом спросил одними губами:

— Где она сейчас?

— У отца. Привезли прямо туда. Пока гроб делают. Потом перевезут в клуб.

Рапохин взглянул на часы, затем — на небо, Небо над аэродромом, не в пример ночному, было почти чистым, по-осеннему прозрачно-синим. Эту синеву особенно подчеркивала правившая на юг дружная стайка белых кучевых облаков. Облако в середине было больше других и своей пышной грудью с темным ожерельем напоминало лебедя, плывущего в окружении только что вылупившихся из яиц лебедят.

— Я хочу ее видеть, — не отрывая глаз от облаков, вдруг негромко проговорил Рапохин.

— Вряд ли это сейчас удобно, — деликатно заметил штурман. — Я только что оттуда. Там ее отец. Ему, конечно, хочется побыть одному. Стоит ли его тревожить?

Рапохин еще раз взглянул на часы.

— Я должен ее видеть.

Когда он, довольно бесцеремонно оттерев в сторону преградившего ему путь ординарца, вошел в первую комнату Наташиного жилья, командир дивизии, рослый худой старик с бритым затылком, стоял спиной к двери и кому-то вполголоса жестко говорил:

— Нет. Не могу. Даже звена. В истребительном полку лишь десять машин. Десять. Так и передайте: пойдут без прикрытия. Все.

Распохин понял: разговор шел об их эскадрилье, в истребителях сопровождения им снова отказано, снова, значит, будут и зенитки, и «мессера», и горящие факелом «пешки», но ничего, кроме сострадания и жалости к человеку, отдавшему сейчас этот безжалостный приказ, не почувствовал. Во властном и непреклонном генерале он видел теперь лицо отца Наташи, не больше… Положив трубку на рычаг, генерал хотел было проследовать в соседнюю комнату, где, как догадывался Рапохин, находилось тело Наташи, но, увидев застывшего в смиренной позе незнакомого молодого летчика, остановился, удивленно — точь-в-точь как Наташа — вскинул левую бровь.

— Мне надо ее обязательно повидать, — предупредив его вопрос, почтительно, но твердо заявил Рапохин. Левая бровь командира дивизии приподнялась еще выше, острые холодные глаза задымились сдерживаемым гневом.

— Вы это могли бы сделать потом, — непреклонным, каким обычно отдают команды, тоном отрезал он, давая этим понять, что незваный пришелец может убираться прочь. — И не здесь, — добавил он, метнув не менее суровый взгляд на высунувшегося из-за двери растерянного ординарца.