Как ни протестовало в Конни ее врожденное чувство приличия и пристойности и как ни противна была сама мысль о том, что дочь Берты будет жить по соседству с ними, она повела себя очень мудро.

— Я ничуть не возражаю, Оливер, — сказала она. — У меня найдутся всякие мелочи — занавески, коврики, скатерки, и мы общими усилиями наведем в коттедже уют.

Оливер поцеловал жену. А слов у него просто не нашлось — так велика была его благодарность. И Конни поняла, что поступила правильно. Обнявшись, они вернулись в гостиную.

Конни подошла к Глории. Странно, но она испытывала в ее присутствии смущение.

— Моя дорогая, хватит проливать слезы, — как можно тверже сказала она. — Давайте лучше обсудим, как быть дальше. Придется вам денька два пожить здесь. Места у нас много. Завтра же мы займемся обустройством коттеджа.

Глория терла свои зареванные глаза.

— Вы не представляете, как я вам благодарна, леди Чат… — Она осеклась, покраснела, но мгновенно поправилась: — Я хотела сказать, миссис Меллорс.

Конни вспыхнула и прикусила губу.

Сколько воды утекло с тех пор, как она превратилась из леди Чаттерли в миссис Меллорс. Казалось, то было в другой жизни — Клиффорд, миссис Болтон. Ревниво ухаживавшая за ее калекой-мужем, дорогие твидовые костюмы, в которых она, леди Чаттерли, навещала своих соседей по Рагби, егерская сторожка, фантастически счастливые часы, проведенные в объятьях Оливера, бесстыдные любовные ласки, доводившие их до полного изнеможения…

Сейчас Оливер был задумчив и молчалив, а Конни болтала без умолку, планируя за Глорию ее дальнейшую жизнь. Пускай она называет себя миссис Куттс — это была девичья фамилия ее матери. Они скажут всем, что ее муж служит на Ближнем Востоке.

— Ненавижу врать и лицемерить, но в деревне люди не отличаются особой широтой взглядов. А поэтому стоит нам сказать правду, и они превратят вашу жизнь в кромешный ад, — говорила Конни.

— Мне бы совсем не хотелось доставлять вам лишние проблемы. — Глория заметно повеселела, выяснив, что никто не собирается гнать ее в шею. — В особенности вашей дочери. Она такая добренькая, такая заботливая.

— Моя дочь здесь не живет. Сегодня днем она возвращается в Лондон. — Конни вздохнула. Она была благодарна Глории, что та не стала развивать тему отъезда Клэр.

После ланча Оливер предложил Глории прогуляться через поле и взглянуть на коттедж Тиддлера. Он взял с собой Джем. Было тепло и ясно. Конни поднялась к Клэр — та собирала вещи.

— Понимаю, ты очень расстроилась, но эта Глория не такая уж и отвратительная, какой показалась мне вначале. Постарайся быть чуть-чуть терпимей, — сказала Конни.

Она стояла и смотрела, как дочь запихивает свои вещи в сумку с молнией.

— Терпимей к чему? — без всякого выражения спросила Клэр. — Но ведь я уже сказала тебе, что никогда не смогу ее полюбить. Эта Глория ничуть не лучше обычной проститутки. Сама призналась, что жила на содержании у американцев. На мой взгляд, это… отвратительно.

— Девочка моя, я боюсь, что ее вынудила на это жизнь. Ты сама знаешь, о ней никто не заботился, никто ее не любил и вообще всем было на нее наплевать. Рядом с Глорией не оказалось родителей, которые смогли бы предостеречь ее от дурного. После смерти бабушки ее забрала та мерзкая баба и научила…

— Ма, прошу тебя, хватит. Я уже смирилась с тем, что ей необходима помощь и она поэтому останется жить здесь. Но это вовсе не значит, что я захочу видеться с ней или же буду считать ее своей родственницей.

— О Клэр, если бы ты научилась принимать жизнь такой, какая она есть, ты бы поняла, что от подобного никто не застрахован. Ты подчас так безжалостна по отношению к другим.

— Почему того, кто хочет вести приличный образ жизни и оставаться верным своим идеалам, обязательно называют безжалостным? Ну да, конечно, вы с отцом куда лучше понимаете Глорию, чем меня.

— Родная, ты несешь чушь.

— Ее ты можешь понять, а вот меня никогда не понимала.

Конни тяжело вздохнула.

— Наверное потому, что Глория обычное человеческое существо со всеми его слабостями и пороками. Что касается тебя, Клэр, то я иногда задаю себе вопрос, а есть ли у тебя какие-нибудь слабости или пороки?

— Послушай, может, хватит заниматься самоанализом? — с едва сдерживаемой яростью воскликнула Клэр. — Я не собираюсь ссориться с тобой, ма. Мы и так слишком много ссорились. Давай лучше раз и навсегда уясним себе, что наши с тобой взгляды на Глорию, на жизнь и на все остальное в корне противоположны. Вы с отцом одно, а я — совсем другое.

Она подошла к окну, чтобы скрыть внезапно навернувшиеся на глаза слезы обиды. И вдруг увидела отца — он бежал по дорожке со стороны поля.

— Клэр, где мать? — крикнул он, заметив ее в окне.

— Здесь.

— Попроси ее спуститься вниз. Глории вдруг стало плохо. Мы успели дойти только до старого дуба, как она завалилась, точно сбитая кегля. Похоже, девчонка последнее время недоедала. Может, она умерла?..

Забыв о своих невзгодах, Клэр бегом бросилась вниз. Конни с трудом поспевала за дочкой.

Глория лежала на земле вверх лицом и была бледнее смерти. Клэр не на шутку испугалась за нее. Она опустилась на колени, взяла пальцами безжизненное запястье Глории и пощупала пульс. Обернувшись, бросила родителям:

— Нужно вызвать доктора Коула.

— Она совсем плохая? — спросил Меллорс.

— Возможно, у нее начинаются роды. Правда, это маловероятно, но лучше вызвать доктора. Позовите Уиттерса, чтоб помог отнести ее в дом, а я уложу ее в постель.

Конни бросилась к телефону звонить доктору Коулу, который жил в двух милях от фермы. Меллорс побежал за своим старшим пастухом. К счастью, он оказался дома, хоть и было воскресенье.

Через несколько минут Глория уже лежала на кровати в комнате для гостей. Клэр протерла ей лицо, переодела в одну из широченных ночных рубашек миссис Меллорс и теперь спокойно и без суеты хлопотала над ней, пытаясь привести в чувство.

Наконец Глория пришла в себя. По ее бледным щекам текли слезы.

— Прости меня, — хрипло прошептала она. — Что, уже началось? Я что, скоро рожу?

— У вас где-нибудь болит?

— Нет, нигде. Но мне ужасно. Мне стало нехорошо, когда я шла по полю рядом с папой.

Клэр так и резануло это «папа». И все равно она очень жалела Глорию — раздевая ее, она просто ужаснулась ее болезненной худобе. Руки и ноги словно спички, лодыжки отекли и распухли. У Глории оказалась очень белая и тонкая кожа, что, очевидно, было характерно для всех Меллорсов. Сейчас, когда на ее лице не осталось никакого грима, оно было по-своему хорошеньким и даже милым, если бы не этот отпечаток нужды и порока, который успела наложить на него жизнь.

— Ты такая добренькая, такая добренькая… — Глория глядела на свою младшую сестру полными слез глазами. — Никогда не забуду, что ты для меня сделала.

— То же самое сделала бы любая сестра милосердия, — холодно возразила Клэр. Нет, она и самой себе ни за что не признается, что ее сердце болезненно сжалось, когда она уловила это явное сходство Глории с отцом.

Она сидела возле ее постели, пока не пришел доктор Коул. Оказывается, Меллорс поднял его прямо с постели, прервав сладкий послеполуденный сон старика. Теперь, когда Клэр знала, что Глория больше не нуждается в ней и до родов еще далеко — обморок случился от слабости, — она засобиралась на автобус.

Отец, прищурившись, посмотрел на дочку и сказал:

— Я все понимаю, Клэр. Я очень виноват перед тобой. Прости меня, девонька.

— Ладно, будем считать, что все в порядке, — пробормотала она. — Только Бога ради объясни матери, что я никогда не буду считать эту женщину своей сестрой, испытывать к ней какие бы то ни было родственные чувства и так далее. Да, я постараюсь быть к ней добрей и снисходительней, но полюбить ее не смогу никогда.

— Я все понял, девонька, — просто сказал Меллорс.

Конни была очень огорчена внезапным отъездом дочери и вызвалась проводить ее к автобусу.