Минувшая ночь и жуткая сцена, разыгравшаяся в гостиной Джоу, повергли Клэр в мрачное расположение духа. Все это еще больше запутало ее и без того сложные проблемы.

На следующий вечер Клэр получила письмо. Его опустили в почтовый ящик для служащих госпиталя.

«Я поняла, что М. явилась на квартиру и устроила сцену. Вероятно, нашей дружбе конец, — писала Джоу. — Все могло бы быть так чудесно. Ты не представляешь, как я расстроилась. Если захочешь увидеть меня, приходи. Я буду тебя ждать».

Клэр разорвала письмо на мелкие клочки. Ей оказалось довольно трудно прийти в себя после учиненного Моникой скандала. Она очень благодарна Джоу за приют и ласку в ту ужасную ночь, но… Нет, видеть ее она больше не хочет.

Несмотря на отсутствие свободного времени и усталость, Клэр почувствовала себя бесконечно одинокой. Она даже скучала по той поре, когда ей казалось, будто она влюблена в Робина и с нетерпением ждала свадьбы. Отныне ее жизнь лишена всякого смысла. Нет любви, нет смысла, нет и жизни.

Ее стали посещать мрачные мысли: вдруг она погибнет во время бомбежки, отправится на тот свет, так и не изведав истинной любви, воспетой поэтами всего мира. Она истово просила Бога послать ей суженого.

Клэр стала завидовать женщинам типа Ивлин, их простым человеческим желаниям. Ничего они себе не придумывают, жизнь не усложняют, а просто наслаждаются ею, воспринимая такой, какая она есть. Тэлботы справляют сейчас медовый месяц и им, разумеется, не до нее, хотя и прислали открытку. А потом вдруг Ивлин прислала пространное письмо. Туманное, из сплошных недомолвок. Она, оказывается, не оставила вспомогательную службу, и в настоящий момент ее командировали на отдаленную военно-морскую базу на Шетландских островах. Колин, писала Ивлин, стремительно шел на поправку. Он уже совсем здоров, правда, слегка прихрамывает. Провалявшись несколько месяцев в госпитале, он проникся ненавистью к любой форме бездеятельности, и с помощью высокопоставленного родственника в Министерстве обороны ему удалось вернуться в действующую армию. Он недавно улетел на Сицилию, где союзные войска готовили новое наступление.

«Мне не хотелось отпускать его, но я понимаю, что он не может оставаться дома, — писала Ивлин. — Итак, нас снова разделяют тысячи и тысячи миль. Проклятая война… Надеюсь, Клэр, у тебя все в порядке и ты жива-здорова. Мы с Колином часто вспоминали о тебе…»

Клэр тут же ответила Ивлин. Написала, что была очень рада получить от нее письмо. Выразила сожаление, что война снова разлучила их с Колином. Свое письмо Клэр закончила такими словами:

«Но я очень тебе завидую. У тебя есть человек, которого ты ждешь. У меня нет никого».

Она работала без выходных до самого дня рождения Пип — его праздновали в последнюю субботу мая. Пип исполнилось двадцать два, хотя на вид вряд ли ей можно было дать больше шестнадцати. День рождения был омрачен для Пип личными переживаниями. Дело в том, что она влюбилась в женатого человека, служившего в Министерстве ВВС. Долго сопротивлялась этой любви, но в конце концов сдалась.

Тетя Хильда заказала столик в «Савойе». Вместе с гостями их оказалось двенадцать. Возлюбленный Пип прийти не смог, и девушка по-настоящему страдала. Клэр видела, как кузина танцевала то с одним, то с другим приятелем, много пила шампанского, громко смеялась, но Клэр-то знала, как ей тяжело и очень ее жалела. Странно, что она прониклась особой любовью к Пип сейчас, когда девушка страдала. Пип проплакала ночь напролет из-за того, что возлюбленный побоялся прийти к ней на день рождения.

— Он хочет, чтобы я провела с ним уик-энд, — рассказывала Пип, захлебываясь рыданиями. — Говорит, что раз мы не сможем пожениться, то по крайней мере должны хоть несколько дней побыть вместе.

С этим Клэр согласиться не могла.

— Не делай этого, Пип, — сказала она. — Всю жизнь потом будешь жалеть.

— Ты прямо ханжа какая-то! — воскликнула Пип. — Совершенно не понимаешь, как тяжко кого-то так сильно хотеть и… и быть от него далеко! Бесчувственная ты совсем!

Неужели она и вправду бесчувственная? У Клэр заныло сердце.

— Возможно, ты права, и я на самом деле бесчувственная, но ведь любить женатого большой грех. Да, сначала вам будет хорошо, но потом… На обмане счастья не построишь. Пип, ты должна от него отказаться. Тем более, что для тебя все может обернуться большой бедой.

И Клэр вспомнила Глорию. Такой, какой увидела ее в тот злополучный день. Одиночество и безысходность — вот неизбежный удел тех, кто не думает о будущем.

Клэр почему-то считала себя более умудренной в делах подобного рода. Она изо всех сил старалась убедить Пип не ездить с возлюбленным на уик-энд. И Пип пообещала ей попытаться «проявить силу воли».

Сейчас она кружилась в танце. Хороша, очень хороша она в своем нежно-розовом вечернем платье. Вряд ли кто-нибудь из гостей подозревает, как тяжело у нее на душе. Оркестр сыграл традиционное «Желаем новорожденной счастья», все выпили за ее здоровье. За окном выли сирены и рвались бомбы. Но все вели себя так, словно их это не касалось.

А Клэр весь вечер размышляла о том, как бренна и скоротечна их жизнь.

Она танцевала с Жаком Моджи, молодым смуглокожим красавцем с черными, как воронье крыло, волосами. Подобно всем истинным гасконцам, он был темпераментен, очарователен и, разумеется, избалован женщинами. Как и все французы, обладал способностью заставить женщину почувствовать себя самой красивой в мире. Клэр знала, Жак любезен и галантен со всеми без исключения женщинами, однако парень был ей очень симпатичен. С ним можно болтать на любые темы. Жак говорил на превосходном английском — он несколько лет обучался в Оксфорде и уже должен был вернуться в Париж, чтобы преподавать там английский язык, но тут его призвали в армию. После капитуляции Франции, которую он пережил очень тяжело, Жак вступил во Французскую добровольческую армию. Сейчас он был в отпуске.

Жак рассказал Клэр, что живет в небольшом домике в Челси неподалеку от Кингз-роуд. Живет совсем один и, надо сказать, наслаждается своим одиночеством. Домик принадлежит родителям его друга по Оксфорду. Сейчас друг служит на флоте, родители, испугавшись бомбежек, уехали в Росс-он-Уай. Жак чудесно проводил свой отпуск, упиваясь, как он выразился, музыкальными оргиями. Он обожал фортепьянную музыку, сам играл на рояле, и по воле случая в его распоряжении оказался великолепный «Бехштейн».

— Иной раз я просиживаю за ним часами. Меня не слышит ни одна живая душа — соседи разъехались кто куда, а потому никто не возражает против моей музыки, — рассказывал он Клэр.

— Мне бы очень хотелось вас послушать.

— Согласен музицировать для вас всю ночь напролет. — Жак глядел на девушку томным, восхищенным взглядом. — Клэр, а вам известно, что вы очень красивы? — неожиданно спросил он. — Вы, как мне кажется, самая красивая девушка во всей Англии. Тем более, что я всегда питал слабость к рыжим. Но ваши волосы не просто рыжие — они отливают настоящим золотом. Изумительно!

— Вы мне льстите, Жак. — Клэр весело рассмеялась. Этот француз не может не нравиться. Полон очарования, а улыбка как у маленького ребенка — открытая, благожелательная. И танцует как бог.

Сегодня ей очень легко и хорошо. И это не ускользнуло от внимания тети Хильды — то и дело она бросала на племянницу одобрительные взгляды, кивала, давая понять, что очень за нее рада.

— Когда я увидел вас, Клэр, я вспомнил репродукцию картины Росетти. Я купил ее еще в Оксфорде, — рассказывал Жак, кружа девушку в своих объятьях. — Вероятно, вы тоже ее видели. На ней изображена высокая стройная девушка в белом с распущенными по спине рыжими волосами и с лилией в руках. Вы точно сошли с картины Росетти — те же классически правильные черты лица, большие глаза, восхитительные губы.

— Только нет у меня в руках лилии, — с улыбкой заметила Клэр.

— Лилии у вас нет, но вы одеты как та девушка — в белое. Mon Dieu,[30] как бы мне хотелось увидеть вас с распущенными волосами!