— Да, вам удалось с честью выйти изо всей этой истории.

— Не просто с честью, Хильда. Если хочешь знать, мы и по сей день так же пылко влюблены друг в друга, как в самом начале.

— Влюблены? Ты хочешь сказать, что вы испытываете друг к другу физическое влечение? Ну да, вы оба очень чувственны. Однако вам давно пора прекратить все отношения подобного рода. Ведь вы оба уже в весьма почтенном возрасте.

— Прекратить? Но почему? Нам с Оливером как и раньше хорошо в постели. О, Хильда, просто ты не знаешь, что такое заниматься любовью с человеком, который тебя любит. Да, нам с Оливером пришлось за эти годы немало всего пережить, но мы не только сохранили верность друг другу, а еще и наслаждаемся нашей любовью. В постели, моя милая, тоже. Оттого-то и окружающий мир кажется нам таким прекрасным.

— Вы оба чересчур сексуальны.

— Нет, мы всего лишь нормальные здоровые люди. А вот ты, Хильда, очень странная.

— О Конни, как же ты самодовольна. Советовала бы тебе почаще глядеть на себя со стороны. И если ты все-таки прислушаешься к моему совету, вы с Оливером перестанете демонстрировать на каждом шагу свою сексуальную озабоченность. Мне кажется, Клэр это не по душе. Я сама видела, как она реагирует на ваши многозначительные взгляды. Поверь, я знаю Клэр лучше, чем ты.

Спасибо, спасибо тебе, тетя Хильда! Хоть ты меня понимаешь. Господи, Господи, не позволь матери сказать мне о том, что я незаконнорожденная. Я умру, если она захочет вдруг побеседовать со мной на эту тему. Я притворюсь, будто сплю, если она вдруг пожелает сказать мне спокойной ночи. Выключу свет и отвернусь к стене. Ведь я после этого не смогу смотреть ей в глаза. Прошу тебя, Господи, не позволь ей сказать мне это. Если хочешь, я стану монахиней, миссионером, кем угодно, только не позволь матери сказать мне о том, что я — незаконнорожденная.

Разумеется, ей об этом сказали. Конни была полна решимости сообщить дочери всю правду и оказалась настолько слепа, что не заметила, какое гнетущее впечатление произвело на Клэр это сообщение. Она была убеждена, что ее сестра Хильда глубоко заблуждается относительно Клэр. Но Хильда отнюдь не заблуждалась.

Взрослая Клэр думала о том, какую непростительную ошибку совершила ее мать. Да, ее рассказ был весьма пристоен и не изобиловал пикантными подробностями, которые могли бы шокировать слух пятнадцатилетней девочки, но все равно даже сейчас, по прошествии шести лет, Клэр помнила ужас, охвативший ее в тот вечер. Она сидела с опущенной головой и крепко стиснутыми зубами и старалась слыша не слушать того, что ей рассказывала мать. О том, как у них с отцом, служившим в ту пору егерем у сэра Клиффорда, начался роман, как они тайком встречались в сторожке, как мать ушла от законного мужа, когда поняла, что у нее должен родиться ребенок от его егеря. И о том, разумеется, что им выпало пережить — ведь отцу пришлось разводиться с прежней женой, а сэр Клиффорд отнюдь не сразу согласился дать матери развод.

— Но у тебя нет причин переживать, родная. Ты записана в метрике как Меллорс. Просто ты должна знать правду. Уверена, ты радуешься, что мы с отцом так горячо любим друг друга. Тебе вовсе не стоит расстраиваться из-за того, что ты родилась до нашей свадьбы. Ведь ты у меня умница и наверняка не чувствуешь себя рабой условностей. Мы с отцом надеемся, что наша единственная дочь вырастет свободной от всех глупых предрассудков.

Конни не услышала от дочери ни единого упрека. Девочка была потрясена до глубины души, к тому же ее охватил жгучий стыд. Она и сейчас еще не избавилась от ощущения стыда. Она боялась идти к святому причастию, потому что чувствовала себя нечистой.

С тех пор Клэр уже не испытывала к родителям прежней любви. Ей вдруг стало казаться, что они отличаются от всех остальных людей. Она даже начала их стыдиться.

Она часто слышала, как родители говорят о Рагби и той маленькой сторожке егеря, которую считают чуть ли не храмом их любви. Стоило им завести разговор на эту тему, и Клэр уходила к себе.

Меллорсы каждый год отмечали день своей свадьбы, и Клэр всегда пыталась избежать этого торжества. У нее язык не поворачивался поздравлять родителей и желать им счастья. Даже сейчас, когда Клэр стала совсем взрослой и поняла, что быть незаконнорожденной не такой уж и страшный грех, она испытывала отвращение к прошлому родителей.

С таким настроением она и ехала сейчас в «Лебединую долину».

Оливер Меллорс вошел в большую спальню, где стояла большая кровать. Минуло пятнадцать лет с тех пор, как они купили «Лебединую долину», и Оливер был очень доволен тем, как сложилась его жизнь. Конни с молодой Марлин только что закончили стелить постель. Миссис Дженкинс, жена садовника, прибиралась в нижней гостиной.

Вчера днем Меллорс задумал повезти Конни на прогулку в ознаменование годовщины их свадьбы, но неожиданно заболел один из самых породистых быков, и ему пришлось почти целый день провести в хлеву на пару с ветеринаром. Слава Богу, хоть к ужину удалось освободиться. Оливер был несказанно рад, что приехала дочка. Такой сюрприз для них с Конни. Он весь вечер молча наблюдал за Клэр, недоумевая, почему девочка так тиха и даже грустна. В свой прошлый приезд она согрела его сердце каким-то особым дружелюбием, а сейчас явно чем-то подавлена. Меллорс знал, Клэр подвержена этим приступам странного отчуждения, и в такие моменты ее надо оставлять в покое. Когда он был мальчишкой, его тоже часто грызла тоска. Уж не говоря о годах жизни с первой женой, Бертой. То был сущий ад, а не жизнь.

Сегодня, в это солнечное по-летнему теплое воскресное утро, Меллорс сполна наслаждался жизнью. Все казалось таким значительным и прекрасным. Сараи, конюшни и прочие фермерские постройки напоминали об упитанных коровах, пасущихся на сочном лугу. Спальня с низким потолком, оштукатуренными стенами, чистыми сине-белыми занавесками, которые Конни повесила совсем недавно, с навощенным, покрытым толстыми половиками полом дышала уютом и покоем. Меллорс любил птиц, и над старомодным камином в викторианском стиле висела большая картина Питера Скотта «Птицы» — рождественский подарок Конни. На дубовом комоде, где хранились его вещи, стояла большая фотография в рамке — Конни с новорожденным ягненком на руках, смотрит прямо на него и улыбается сквозь свисающие со лба пряди волос. Меллорс не признавал студийных фотографий, ибо на них человеческое лицо напоминает скорее маску. А вот на этой, любительской, была именно она, женщина, которую он страстно любит вот уже двадцать один год.

На туалетном столике Конни две фотографии в двойной раме. На одной муж с ясеневой палкой в руке — он почти всегда берет эту палку, обходя свои угодья. Снимок сделали несколько лет назад, когда у мистера Меллорса было побольше волос, да и выглядел он моложе, чем сейчас; на другой Клэр-ребенок, хорошенький, пухленький, здоровенький. Все, кто бывал у Меллорсов, восхищались чудесной малышкой на фотографии — воистину само воплощение веселья и жизнерадостности. Приступы хандры стали проявляться уже в подростковом возрасте.

Конни сидела на широкой кровати и надевала туфли, которые Оливер только что вычистил. Это были добротные коричневые ботинки, и она предпочитала их другой обуви. Разумеется, если было не очень грязно, в противном случае приходилось надевать резиновые сапоги. Меллорс смотрел на жену своим зорким цепким взглядом. Таким взглядом он смотрел только на нее, его женщину. Она очень нравилась ему в этой твидовой юбке и синем свитере, который обрисовывал полную грудь Конни и выгодно оттенял ее большие синие глаза. С современной точки зрения, думал он, эту женщину не назовешь элегантной, однако ее румяные щеки, все еще густые и роскошные волосы и полная белая шея были в его глазах самим воплощением женственности и красоты.

— Машина у порога, любовь моя, — сказал он.

Она с улыбкой встала и отбросила со лба растрепавшиеся пряди волос.