В марте 1897 года, вырвавшись на неделю в Париж, Пикар наконец ясно понимает, что против него давно ведется кампания. В апреле он составляет завещание, где излагает свое убеждение в невиновности Дрейфуса и измене Эстергази. В случае смерти Пикара завещание должно быть направлено президенту Республики. Он пишет Анри, с которым у него формально сохраняются дружеские отношения, и просит сообщить, отстранен ли он от руководства «секцией статистики», упоминает о преследующих его «лжи и тайнах». В ответном письме, датированном 31 мая, но отправленном по почте 3 или 4 июня (видимо, оно согласовывалось с начальством), майор извещает Пикара, что ведется расследование «тайн», связанных с ним, а вот о «лжи» ему, Анри, ничего не известно. Письмо содержало слабо замаскированную угрозу, совершенно необычную для переписки подчиненного со своим начальником. И это окончательно открыло Пикару глаза на нависшую опасность.

Казалось, военная клика опять победила. Дрейфус — на Чертовом острове, Пикар — в далеком Алжире, досье обоих неудобных лиц заполнены добротно сработанными фальшивками. Но это была пиррова победа.

20 июня 1897 года Пикар снова приезжает в Париж и на следующий день показывает своему другу адвокату Леблуа переписку с генералом Гонзом относительно Дрейфуса и Эстергази. Леблуа передает ее 13 июля вице-президенту сената Шереру-Кестнеру, и ранее выражавшему сомнение в виновности Дрейфуса. На следующий день, 14 июля 1897 года, Шерер-Кестнер открыто заявил ряду своих коллег, что он убедился в невиновности Дрейфуса и будет решительно бороться за пересмотр его дела.

Слухи о невиновности Дрейфуса широко распространились, сомнения в обоснованности приговора выражали многие лица. Пока еще публично не названы имена ни Пикара, ни Эстергази, но дрейфусары уже знают имя действительного автора «бордеро». Оно им стало известно не из расследований Пикара, а в результате того, что, увидев снимок этого письма в «Матэн», банкир Кастро сразу же узнал хорошо известный почерк майора.

Генералы предпринимают лихорадочные усилия, чтобы заставить замолчать Шерера-Кестнера. Военный министр Бийо (его и самого генштабисты считают не очень надежным) обращается к сенатору, как «старому другу», с просьбой не предпринимать ничего без консультации с ним. К «старому другу» министр подсылает человека с приказом выведать, что тому известно; пускаются в ход и прозрачные угрозы: если Шерер-Кестнер не прекратит своей кампании, он «может стать жертвой страшных инсинуаций». В военном министерстве создан секретный штаб в составе Гонза, Анри, Пати де Клама, Дота для борьбы с дрейфусарами. 18 октября Пати де Клам известил Эстергази в письме, подписанном «Эсперанс», о туче, нависшей над ним в результате разоблачений Пикара, а также о том, что дрейфусары собрали многочисленные образцы почерка майора. «Не показывайте никому это письмо, — говорилось в заключительной фразе. — Оно предназначено только для Вас и чтобы спасти Вас от угрожающих Вам опасностей».

Эстергази, вначале потерявший голову от страха, помчался в германское посольство и потребовал от Шварцкоппена: «Лайте мне письменное заявление, что Вы имели связи с Дрейфусом. Я вам буду взамен доставлять важные и всегда точные сведения». Это было фантастическое требование — признаться публично в том, что немецкое посольство занимается шпионажем! К тому же полковник отнюдь не собирался способствовать затуханию разгорающегося во Франции политического скандала.

— Вы наглый негодяй! — восклицает в ответ разгневанный полковник.

Эстергази настаивает, пытается шантажировать немца — он отлично знает любовницу Шварцкоппена, потом выхватывает револьвер и грозит застрелить сначала атташе, а потом самого себя. Но Шварцкоппен уже знает, чего стоит трусливый авантюрист, и просто выставляет его пинком за дверь…

Покровители не оставили майора в беде. Из посольства Эстергази спешит в парк Монсури, где закутанный в нелепо широкое пальто, с нацепленной фальшивой бородой Пати де Клам и еще один генштабист, Грибелен, в темных очках делают все, чтобы приободрить совсем приунывшего международного шпиона и предателя Франции. Воспрянувший духом мошенник даже отправляется на всякий случай испросить извинения у Шварцкоппена. Потом, подстрекаемый своими патронами, майор начинает требовать аудиенции у военного министра, забрасывает письмами его и президента Республики Феликса Фора, явного антидрейфусара, требуя восстановления «попранной справедливости».

Объяснения Эстергази сводились к тому, что Дрейфус, вероятно, через своих друзей-банкиров, у которых были расписки майора, получил образчики его почерка и подделал соответствующим образом «бордеро». Оставалось непонятным, если такова была цель Дрейфуса, почему он на процессе не сделал ни малейшей попытки свалить вину на безупречного офицера? Остальные объяснения Эстергази были не лучше, например, что он ездил к Шварцкоппену, поскольку, мол, германский атташе был знаком с его отцом (в действительности умершим за сорок лет до написания письма!), и т. п. Все эти нелепости с полным сочувствием воспринимались в военном министерстве и президентском дворце. Однако даже Фор не рискнул отвечать на письмо явного проходимца.

Пока Эстергази действовал, его вдохновители тоже не дремали. Главной уликой было письмо Шварцкоппена майору, которое послужило толчком к расследованию всего дела. Теперь уже подполковник Анри, набивший руку на фабрикации поддельных писем, занялся фальсификацией подлинного письма. На крайний случай, если следствие перейдет в руки людей, не подчиняющихся генеральской клике, этому документу придается другой вид. Теперь видно, что имя адресата — майора Эстергази — явно написано взамен другого лица, что искажен и номер дома; отныне можно будет твердо уверять, что Пикар злоумышленно переделал какое-то, к тому же совсем невинное, письмо, чтобы обвинить Эстергази. Анри и его коллеги и здесь не избежали промахов, упустив из виду, что Пикар с самого начала приказал снять фотокопии с письма. Не ограничиваясь этими подлогами, Анри совершает еще одну «операцию» — на этот раз с письмом Паниццарди Шварцкоппену, написанным в марте 1894 года. В нем, между прочим, шла речь о некоем «Р», который «доставляет много очень интересных сведений». Анри подтер букву «Р» резинкой и потом подрисовал еще черту. «Р» превратилось в «D». К этому добавили и уже известное нам лжесвидетельство Лебрена-Рено. Если раньше подбрасывали фальшивки газетам, теперь ими было заполнено досье «изменника».

Наконец в первой половине ноября 1897 года Анри в дополнение к уже сфабрикованным материалам против Пикара смастерил еще две телеграммы, якобы отправленные на имя подполковника, которые можно было бы инкриминировать ему, предав суду за преступное разглашение государственных секретов. Из этих депеш следовало также, что письмо Шварцкоппена Эстергази было подделано самим Пикаром.

11 ноября военный министр Бийо поручил Гонзу секретное расследование дела подполковника четвертого стрелкового полка Пикара.

Несколько позднее Анри совершил еще один подлог. Он имел письмо Паниццарди, сообщавшее, что итальянец получил сведения об организации французских железных дорог, которыми мог располагать Дрейфус. Отличное доказательство. Но вот беда: на письме стояла дата 28 марта 1895 года. Анри оторвал вверху слева кусок бумаги, где была обозначена дата, а внизу поставил красными чернилами: «апрель 1894».

…Лихорадочная возня в военном министерстве происходила неспроста. Генералам было известно, что сенатор Шерер-Кестнер обещал 30 октября своему мнимому «другу» Бийо подождать еще две недели. Шерер-Кестнер обладал уже достаточными данными, чтобы выступить в печати, не используя материалов Пикара и не называя его имени. Вечером 14 ноября в газете «Le Temps» (вышедшей с датой 15 ноября) было напечатано открытое письмо сенатора, где говорилось, что «бордеро» написано рукой не Дрейфуса, а другого лица и что он, Шерер-Кестнер, предостерегал военного министра против доверия к всплывшим новым «доказательствам», которые вполне могли быть сфабрикованы действительным виновником. Как мы видим, Шерер-Кестнер был очень недалек от истины. 15 ноября в прессе появилось письмо М. Дрейфуса на имя военного министра. В нем прямо говорилось, что «бордеро» написал Эстергази, и содержалось требование пересмотра приговора 1894 года.