В 1937 году писательница Изола Лаура Форрестер, утверждавшая, что она является правнучкой Бута, уверяла, что тридцать лет назад она беседовала с генералом Джеймсом О’Бирном, тогда судьей в Нью-Йорке. О’Бирн, как мы знаем, был одним из организаторов поисков Бута. «Я сообщу вам то, чего вы никогда не найдете ни в каком отчете, — сказал он. — В те дни мы дали клятву соблюдать эту тайну. Вы не сможете ее использовать ныне, но слушайте. В сарае было три человека, и один из них бежал». О’Бирн, якобы сообщивший мисс Форрестер это, предложил ей самой отгадать фамилию скрывшегося человека.

Все эти «доказательства» ничего не доказывают, поскольку покоятся лишь на ничем не подкрепленных утверждениях о якобы имевших место разговорах с людьми — современниками событий, беседах, происходивших более чем через полвека после этих событий, а опубликованных еще через десятилетия. Эти свидетельства можно было бы еще учитывать, если бы они находились в связи с какими-то другими убедительными доказательствами…

истории убийства Линкольна есть много непонятного: и странная халатность властей, и препятствия, чинившиеся поимке убийцы, фабрикация признаний свидетелей, освобождение заведомых участников заговора, и многое другое, о чем в главных чертах рассказывалось выше. Но все эти факты в целом и почти каждый из них в отдельности допускают различные толкования. Многие «подозрительные» действия можно связать с перипетиями политической борьбы после смерти Линкольна, а вовсе не с опасениями, что вскроются какие-то тайны заговора. Наконец многое объясняет соперничество Бейкера и других лиц, участвовавших в преследовании заговорщиков, погоня за наградой.

И все же кое-что остается необъяснимым. Долгое время репутация Стентона как политического деятеля и как «неподкупного» военного министра стояла очень высоко. За последние десятилетия многие американские историки сделали немало, чтобы определить, насколько заслуженной была его слава. Раздававшаяся при этом критика нередко оказывалась «критикой справа», с позиций благожелательства в отношении плантаторов. В ходе нее было вскрыто немало фактов, характеризовавших Стентона как честолюбца, не брезговавшего никакими средствами, когда дело шло о собственном возвышении. Но это было характерно чуть ли не для всех американских буржуазных политиков, в том числе и для весьма неоднородного радикального крыла республиканской партии. В то же время раздаются и другие голоса, отвергающие критику и высоко оценивающие деятельность Стентона, в том числе и как провозвестника «современных концепций тотальной войны».

По мнению Эйзеншимла и его последователей, Стентон полагал, что Линкольн даст побежденным южным штатам право посылать своих представителей в конгресс, что там вновь может создаться большинство из «медноголовых» и южан, республиканская партия потеряет власть, гражданская война окажется напрасной. А без Линкольна, Стентон считал, он будет править руками Джонсона, который тогда еще был радикалом и — кто знает, — может быть, и соучастником заговора, направленного на устранение Линкольна. Как известно, события пошли по-иному: Эндрю Джонсон порвал с радикалами, но вплоть до 1868 года не осмеливался освободиться от Стентона, хотя тот был заведомым врагом политического курса нового президента. (Это принимается Эйзеншимлом за свидетельство, что Джонсон боялся разоблачений, которые мог сделать Стентон.)

Существовали ли какие-либо дополнительные мотивы для того, чтобы власти и после отставки Стентона упорно прятали концы в воду? Безусловно, да, отвечают сторонники Эйзеншимла. Ведь на президентском кресле долгие годы сменяли друг друга северные генералы, отличившиеся в гражданской войне (Грант, Хейс, Гарфилд), и поддержание престижа военного министерства имело особо большое значение для их политической карьеры. Выявление того факта, что военное ведомство спасло от возмездия главных виновников смерти президента, было бы для этих генералов непоправимым ударом.

Такова в целом гипотеза Эйзеншимла и его сторонников, она предстает в последние годы во все новых вариантах.

Поскольку во многих исторических трудах суд над соучастниками Бута давно уже превращен в суд над Эдвином Стентоном, попытаемся еще раз в суммарной форме рассмотреть и взвесить собранные против него улики. Во-первых, было ли что-либо в прошлом Стентона, подкреплявшее эти подозрения? Новейшие исследования развеяли, как уже сказано, многое из того, что было написано его панегиристами. Из этих исследований (впрочем, далеко не из всех) предстает вероломный, беспощадный, не брезговавший любыми средствами честолюбец, умевший ловко подставлять подножку сопернику, и вряд ли испытывавший привязанность к Линкольну, которую он внешне старался демонстрировать. Это была натура властная, не терпевшая возражений. Стентон не раз отказывался исполнять распоряжения Линкольна, говорили, будто он делает все, что хочет. Это неверно. В важных случаях Линкольн умел настаивать на своем и заставлять строптивого Стентона уступать.

Однако очень часто президент шел на компромисс и даже с присущим ему грубоватым юмором обращал весь спор в шутку. Линкольн чрезвычайно высоко ценил организаторский талант бывшего адвоката, развернувшийся на ответственном посту военного министра. Когда после переизбрания на второй срок президентом Линкольн узнал, что поговаривают о его намерении сместить Стентона, он решительно опроверг эти слухи. 9 апреля 1865 года — за пять дней до выстрела в театре Форда — Стентон подал письменное заявление об отставке, отлично зная, что она не будет принята. Действительно, Линкольн разорвал бумагу со словами: «Вам нельзя уходить в отставку… Вы — наша главная опора». Таким образом, ничто не угрожало политическому будущему Стентона, если не считать, что он стремился путем преступления добиться первого места в государстве и развязать руки для продолжения той политики в отношении южных штатов, которую он считал более целесообразной. Точно так же можно двояким образом истолковать каждую из собранных против него косвенных улик. Кроме того, ведь если отвергнуть предположение о его участии в заговоре, то можно думать, что он действовал в первые часы после убийства Линкольна в горячке, взволнованный ответственностью, ежеминутно ожидая пули, которая уже сразила президента и — как тогда думали — государственного секретаря. Не этим ли объясняются промахи Стентона, которым его противники придают столь зловещий смысл? Но, с другой стороны, далеко не все поступки Стентона укладываются в такую простую схему, которая выдвигается его защитниками.

Стентон заранее знал о подготовке заговора и о том, что конспираторы встречаются в доме вдовы Саррет. Такое убеждение основывается на том, что Л. Вейхман, жилец дома, донес об этом властям и, как явствует из документов, соответствующие сведения были пересланы в военное министерство. Мы, правда, не имеем доказательства того, что Стентон лично видел показания Вейхмана, но, с другой стороны, трудно предположить, что чиновники осмелились бы скрыть столь важную информацию от своего капризного, властного и во все самолично вникающего начальника. В условиях военного времени Стентон имел право арестовывать любых лиц на основании самых слабых подозрений и широко пользовался этим правом. Детективы, правда, впоследствии утверждали, что за домом Мэри Саррет было установлено наблюдение, — вряд ли это соответствует действительности. Сыщики не смогли представить никаких доказательств, что им было известно день за днем, час за часом передвижение обитателей дома. Все это серьезные аргументы, но и они допускают иное толкование. В конце концов различных сообщений о заговорах поступало властям более чем с избытком, и одно из них — свидетельство Вейхмана — могло не привлечь внимание военного министра, даже если попалось ему на глаза.

Правда, есть косвенное свидетельство, что Стентону было известно о показаниях Вейхмана. В 4 часа 44 минуты утра 15 апреля он послал телеграмму генерал-майору Диксу в Нью-Йорк. В ней указывалось: из письма, найденного в вещах Бута, явствует, что заговор был подготовлен еще до 4 марта. Однако в чемодане Бута нашли лишь письмо Арнолда от 27 марта, из которого никак нельзя сделать такого вывода. Об этом около 5 часов утра 15 апреля Стентон мог узнать только из показаний Вейхмана. Но все же остается сомнительным, узнал ли он о них до убийства или после совершившейся трагедии из уст своих подчиненных, поспешивших доложить о полученной ранее информации. Наконец Стентон мог вставить эту фразу и потому, что до него, несомненно, должны были дойти слухи о каких-то заговорах, осуществление которых приурочивалось к 4 марта.