В этот день настроение его было особенно гадким: не удалось выпить — денег не было и отлучиться нельзя — срочная работа. Марков с тоскливым безразличием нарезал резьбу на трубе, когда его вызвали к начальнику и сказали,чтобы он шел в прокуратуру.

Вытерев паклей руки, не стряхнув металлической пыли с брюк, Марков явился к следователю. Вид у него был вызывающий, в голосе звучала обида. Используя старый прием, он начал со своих наград. Следователь дал ему выговориться, сочувствовал, восхищался, вздыхал... В конце концов Марков понял всю нелепость своего поведения: ведь не для записи воспоминаний вызвали его в прокуратуру, а для чего-то другого, но для чего? И Марков замолчал. Молчал несколько минут и следователь. Как будто прислушиваясь, ожидая продолжения интересного повествования, он даже спросил: «Вы закончили?» Марков оторопел, у него неприятно защемило под ложечкой, к горлу подступила легкая тошнота.

А следователь беспристрастным голосом намеренно успокаивающе объяснил ему суть дела. Марков вспылил. Да, работал на базе. Да, была недостача. Халатность. Излишняя доверчивость. Ну и что? В конце концов мы живем в обществе, где человек человеку друг, товарищ и брат, где все построено на взаимном доверии, где за один поступок несут одно наказание, а не десять и даже не два. А он уже понес наказание и выплатил недостачу. Что еще нужно? Так в четких вопросах и многословных ответах прошел первый допрос, в конце которого следователь объявил Маркову постановление о взятии его под стражу.

На втором допросе, когда Марков стал было отрицать свою причастность к хищению ценностей, ему огласили показания Сдобина. Только тогда он стал давать «правдивые показания». Именно в кавычках, ибо буквально в каждом, даже мелком хищении, его приходилось изобличать с помощью логики, свидетельских показаний, документов, очных ставок, вещественных доказательств, показаний соучастников, магнитофонных записей. Почти на каждом допросе Марков заявлял: «Раньше я говорил не всю правду, а сегодня все расскажу». И постепенно признавался в том, что читателю уже известно.

Однако признание обвиняемым своей вины это еще далеко не все. Нужно доказать вину, если она есть, и отвести ее, если вины нет. Еще и еще раз уточняются номера финансовых документов, накладные, счета и т. п. Снова ревизоры ворошат архивы.

Выясняется, что инвентаризаций на складах не бывало, от случая к случаю проводились лишь выборочные проверки. «Это и повлияло на меня, — вздыхает Марков, хватаясь за «спасательный круг». — И я хотел уволиться, так как у моего предшественника Колубаева была недостача в шесть тысяч рублей! На этой почве я стал выпивать, чтоб уволили, но увольнять меня не хотели. Лично для себя взял только телевизор «Сигнал-2» и телевизор «Восход», а телекомбайн «Беларусь» не брал, их было всего два и оба неисправны».

Однако сын Маркова рассказывает, что телевизор «Беларусь» у них был. Марков «признается» следователю:

— Раз сын говорит, так я не могу отрицать. Но все телевизоры, которые были у меня, я возвращал, кроме «Темпа-7». Способствовал хищениям беспорядок на базе. Товары я отгружал не по фактурам, а по «шпаргалке» товароведа Тарасовой...

На очной ставке Тарасова пытается отрицать показания Маркова, но бумажки, написанные собственной рукой, заставляют ее стыдливо умолкнуть.

В день задержания Маркова следователь и работники ОБХСС едут к нему на квартиру для производства обыска. В квартире их встречает жена Маркова. Ей предъявляется постановление, приглашаются понятыми соседи. Всем присутствующим объясняется цель обыска, его причины. Перед обыском, как обычно, предлагается выдать отыскиваемые товары и ценности, но Маркова, с удивлением пожав плечами, заявляет, что никаких ценностей у нее нет.

Тщательно, сантиметр за сантиметром, под оханье хозяйки исследуются комната за комнатой, просматриваются все вещи. Маркова то и дело вскрикивает:

— Поосторожнее! Не поцарапай подоконник — недавно красили! Куда стул двигаешь! Ведь полосы остаются на полу!

В стенном шкафу среди рваных чулок, стоптанных ботинок, тряпья, сломанных детских игрушек обнаруживают магнитофон «Астра-2», а в кухонном столе — новый, в заводской упаковке, транзисторный приемник «Сокол». В паспортах этих радиотоваров нет отметки магазина.

На предварительном допросе, здесь же, Маркова отрицает свое отношение к сокрытию вещей:

— Муж как-то принес, но я его отругала, и он сразу же унес его. Затем притащил магнитофон, сказав, что купил его, я снова стала ругаться. Муж забрал магнитофон и ушел из дому. В тот день он был сильно пьян. Обнаружила я эти вещи недавно. И как они оказались в шкафу, ума не приложу...

В очередной передаче по телевидению «Человек, общество, закон» работники прокуратуры города рассказали и о хищении, совершенном Марковым. Уже через день следователю позвонили сразу двое. Женщина, отказавшись назвать свое имя, взволнованно сообщила, что в одной квартире (она сообщила адрес) хранятся ценные вещи Марковых. Мужчина, что звонил позднее, заявил, что Марковы хранили часть вещей в его квартире, и только вчера вечером мать и сын все забрали.

И снова мчится по городу оперативная машина, снова следователь объясняет понятым цель и причину обыска, вновь предоставляет хозяйке возможность самой выдать ценности, а та отказывается. Снова начинается тщательный обыск, но ничего нет. «Может быть, чья-то мистификация? — думает следователь, начиная вторичный осмотр. — Но кому нужна такая глупая шутка?» Однако и во второй раз ничего не найдено. Когда следователь и работники ОБХСС спускались по лестнице на улицу, настроение их было далеко не радужным. Но у самого подъезда их встретил мальчуган лет 12—13 и доверительно сообщил: «Дяденьки, у Марковых есть кладовая в подвале дома».

Маркова нехотя, ворча, повела их в подвал. Маленькое помещение кладовки представляло собой миниатюрный склад. Здесь расставлены по полкам бутылки с отбитыми горлышками, старая керосиновая лампа без ручки, примус без головки, стеклянные банки и тарелки с выщербленными краями; на гвозде — ведро с дырявым дном, связки ключей, моток проволоки. На полу — куски покрашенной фанеры, детский сломанный велосипед без колес, куски горбыля, штакетники, дырявые кастрюли.

Нужно было перебрать весь этот хлам, простукать стенки, проверить щупом пол. На все это ушло немало времени. Хозяйка угрюмо сидела на ящике из-под пива. Понятые вышли на улицу. Работали двое: следователь и работник милиции. В кладовке оказалась вторая дверь. Позвали понятых. Все вместе прошли во вторую кладовку, тоже заваленную фанерой, досками; здесь было даже колесо от автомобиля ЗИС. Начали с простукивания стен и тут же наткнулись еще на один ход, скорее лаз, проделанный в совсем маленькое помещение. Тусклая лампочка в сетке над входом скупо освещала стены, кучу полусгнивших досок и кусок телеграфного столба с крюками и изоляторами. Входная дверь зияла черным провалом (хозяйка выключила там свет: «Счетчик-то работает»). На его фоне бледными пятнами выделялись любопытные лица понятых.

Следователь поочередно с лейтенантом прощупывают пол. Несколько раз принимались рыть, но безрезультатно. Вот и опять щуп уткнулся во что-то твердое. Теперь хозяйка попросила помочь и начала копать: на глубине 80 сантиметров оказалась металлическая банка, а в ней завернутая в хлорвиниловую пленку пачка денег.

— Это последнее, — вздыхает Маркова, передавая пачку следователю, — больше ничего нет.

— Копайте еще!

— Да нет же больше ничего, вам говорят! Зачем зря время терять?

— Тогда разрешите нам...

— Нет, я сама.

И вынимает из ямы вторую пачку денег. В это время вдруг гаснет свет.

Оставив милиционера у двери, следователь с лейтенантом пошли к машине за фонарем. Понятые двинулись следом. Обжигая пальцы спичками, спотыкаясь о доски, гремя ведрами, все вышли на улицу. В лицо дохнула свежая прохлада вечера. Возвращаться в затхлый подвал, где возле ямы осталась лохматая, трясущаяся от жадности женщина, не хотелось, но работа есть работа, и ее нужно довести до конца.