Теперь уязвим… тем, что полюбил. Полюбил, испугался любви и потерял. Впервые два человека слились для него в одного, приобретая сияющий облик проснувшейся Искры.

…И так изо дня в день.

А потом сны как отрезало.

Они исчезли, оставив после себя ноющую пустоту. И мужчина не знал, что для него хуже: не видеть их — и тосковать по Рэниари? Или видеть и сходить с ума от осознания собственной глупости…

Потому-то его высочество принц Эдмир которые сутки упорно пытался напиться.

Но ничего не получалось. Тошнило от одного вида полной чаши. И угрюмый принц одиноко сидел в своих покоях, мрачно разглядывая на стенах яркие гобелены со сценами охоты.

Тошнило не от вина, а от осознания того, каким дураком он оказался!

Упустить Искру! Сокровище, способное одарить его немыслимым могуществом! Как теперь прикажете выцарапывать парня из неприступной Цитадели? Чем подкупать его несговорчивого отца, что от имени сына отверг даже столь заманчивый контракт фаворита! А ведь это бы обеспечило мальчишку на всю жизнь, позволив его детям основать собственный знатный род, с титулом не ниже графского.

Но самое главное — упустить того, по кому плакала душа.

Принц не хотел и не мог отпустить от себя этого мальчика, слишком крепко он привязался к нему.

А уж дарить кому-то другому Искру…

При одной только мысли, что Рэниари будет ласкать чужак, накатывала мутная волна бешенства. Парня надо было сделать своим любой ценой. Но не воевать же с Цитаделью? Совет Лордов не примет подобного хода, а сообщать, кем является бастард графа Вориндо… значит открыть за ним настоящую охоту, в которой не откажутся поучаствовать как ближние, так и самые дальние короли! Да континент кровью зальют, только бы коснуться столь редкого сокровища!

Ибо Искра — это могущество!

Вот это принц осознал сразу и навсегда. Даже переспав с Рэни всего раз, Эдмир чувствовал огненную волну, гулявшую по его венам. Придворный маг, на которого можно было положиться из-за его клятвы, втайне от всех обучал его высочество справляться с вновь обретенной мощью, предупреждая, что со временем, не подкрепленная близостью с Искрой, она сойдет на нет. Но Эдмир, в полной мере осознав новую силу, ни за что уже не желал ее терять. Это было… как, родившись незрячим, внезапно обрести всю полноту зрения и захлебнуться в многоцветной яркости огромного мира! И принц не знал, как сможет отказаться от такого наркотика, вновь вернувшись в темноту прежнего прозябания.

Мир изменился раз и навсегда. И принц изменился вместе с ним. Любимые некогда развлечения потеряли свою прелесть. Пару раз, правда, он сделал попытку забыть Рэниари, переспав с красивыми белокурыми мальчиками, но… С души воротило от слащавых морд, готовых мгновенно прыгнуть к нему в постель. И чтобы хоть чем-то занять себя, Эдмир целыми днями, захватывая большую часть ночи, просиживал с советниками отца, впервые начав углубленно вникать в дела королевства. Дориан откровенно млел, видя такую постоянность жениха. Но лезть ему в штаны не рисковал, всякий раз натыкаясь на равнодушный взгляд ледяных глаз.

А двор гудел, сходил с ума, интриговал, готовясь к грандиозной королевской свадьбе. Уже были разосланы приглашения всем соседним королям и собственным аристократам. А Дориан на правах почти мужа переехал жить в покои по соседству, хотя и не настаивал (пока!) на близости. А его высочество осаждали толпы родителей красивых мальчиков и девочек с просьбами выбрать будущих любовников. Хорошо хоть на место фаворита никто не метил — уже было известно об интересе его высочества к младшему сыну лорда Цитадели. Дориан больше ничего не говорил жениху по этому поводу, предпочтя заняться набором собственного малого двора. Отец светился от радости, везде появляясь под ручку со старшим герцогом Ваоттиро. Тетушки кудахтали, пытаясь завалить будущих новобрачных советами и подарками. На глазах создавались и рушились новые союзы, планы, конфронтации… А Эдмира все чаще и чаще посещало чувство непоправимой ошибки, которую он вот-вот совершит. Слава богам, хоть друзья не лезли в душу, оставаясь в стороне от всей этой суеты. А, скорее всего, занимаясь собственными проблемами. И Эдмир, много лет пестуя собственный независимый эгоизм, гордое одиночество будущего владыки, внезапно оказался в полной изоляции, не зная, что предпринять, как поступить.

Что же делать?

Что?..

Неужели придется собирать армию против собственного, всегда лояльного к королевской власти лорда?..

…Для Вориндо-рива время потеряло свой смысл. Что там было на верху — день или ночь — больше не имело значение. Отмерять часы по приему пищи было бесполезным занятием: молчаливый тюремщик (всегда один и тот же) приносил миску пустой каши и кувшин воды (слава богам, чистой!) в разное время суток — судя по подвываниям желудка. Еды хватало как раз, чтобы не околеть с голода. По самым приблизительным подсчетам Баррэта, он находился в камере примерно четыре дня. Слишком мало, чтобы обессилеть окончательно и слишком много, чтобы залечить нанесенные в драке раны. Правый бок воина вспух багровой подушкой, от чего было больно дышать — судя по всему, там была сломана пара ребер.

Но Барр упорно, превозмогая накатывающую слабость и боль, заставлял себя двигаться, наматывая бесконечные круги меж приземистых колонн, насколько цепь позволяла. Больше всего бесила невозможность нормально разогнуться. Людям с таким как у него немалым ростом было не место в этом каземате с низкими сводами. За своих же мальчишек воин волновался меньше всего — знал, что их не будут сильно наказывать. Понял уже, все, что случилось — произошло из-за великой любви старших к своим отпрыскам. А вот он так и остался для новой родни чужаком, которого не убили только по одной причине — не знали, как аукнется их связь на младших мужьях.

Но больше всего Баррэта бесила невозможность защитить собственных не рожденных детей. Воин не знал своей матери. По словам покойного отца, он встретил ее в столице. Судя по недомолвкам — женщина принадлежала к довольно знатному роду и была замужем за нелюбимым стариком. Что уж там произошло и как, теперь уже невозможно было угадать. Сам отец был на диво немногословен. Только, как рассказывал брату Гвиур, как-то он появился в Цитадели с новорожденным ребенком на руках, заявив всем, что это его сын. И старательно обходил в разговорах имя неизвестной, произведшей на свет ребенка. Только однажды, в раннем детстве Барр видел покойного лорда Цитадели в совершенно невменяемом состоянии. Проще говоря — банально напившимся. Тогда-то он и узнал, что до отца дошла весть о смерти его возлюбленной. Но даже в великом подпитии ныне покойный граф не назвал сыну имени матери. Так для Барра и осталась неведомой та, кто его родила. Потому-то воин и поклялся себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах не бросит своих детей. Не сделает их незаконнорожденными. Которых не примут ни простолюдины, ни аристократы.

А еще были двое несносных, но таких любимых мальчишек, что стали с мужчиной единым целым.

Беспомощность и невозможность действовать убивала…

Попытки заговорить со стражем ни к чему хорошему не привели. Этот тип, прежде чем войти в камеру, со скрипом крутил за дверью тяжелый ворот, за цепи подтягивая пленника к стене. И только потом входил, предусмотрительно держась на безопасном от длинных ног воина расстоянии.

Все предусмотрели, гады!..

…Очередной скрип ворота за толстенной дверью темницы, сбитой из плах окаменевшего дерева и окованного черной бронзой, Баррэт воспринял вполне привычно. Хотя и странно было услышать скрипучий звук так быстро. Вроде как недавно приходил его тюремщик с миской еды? Или это бесконечное время в тишине подземелья шутит с ним очередные шутки?..

Но в низкую дверь, пригнувшись, шагнул не массивный и знакомый до тошноты тюремщик, а проскользнули сразу две фигурки — одна повыше, другая пониже.

Его мальчики…

Сэриэль и Лотэ.

Не поверивший в первый момент глазам, Баррэт потешно заморгал. Тем более, что увидел за спинами мужей полузнакомого мага: одного из тех, кто присутствовал при его знакомстве с новой родней.