И вот, как выразился какой-то путешественник, человек, лишь положивший в землю один орех, окажет, пожалуй, такое огромное и несомненное благодеяние самому себе и последующим поколениям, какого в менее мягком климате не принес бы труд всей жизни многих людей.

Кокосовая пальма дает замечательные урожаи. Пока она живет, она плодоносит и притом без всякого перерыва. На ней вы можете одновременно увидеть двести орехов, а кроме того, бесчисленные белые цветы, из которых завяжутся еще другие; и хотя требуется целый год, чтобы каждый из них дошел до состояния спелости, вам вряд ли удастся обнаружить два плода точно в одной и той же стадии развития.

Близость моря благоприятствует росту этого дерева. Наиболее совершенные экземпляры встречаются, по-видимому, на самом побережье, где корни пальмы буквально омываются водой. Но так бывает только на тех островах, где кольцо коралловых рифов защищает берег от морского прибоя. Орехи, выросшие в таких местах, совершенно не имеют солоноватого привкуса. Хотя кокосовая пальма дает плоды на любой почве, и на возвышенностях, и в низинах, внутри страны она не достигает мощного расцвета; я часто наблюдал в верховьях долин, что ее высокий ствол наклоняется в сторону моря, как бы стремясь в более благодатные края.

Любопытно отметить следующее: если вы лишите кокосовую пальму пучка зелени на ее макушке, дерево немедленно погибает; и если его оставляют в таком виде, ствол, при жизни покрытый крепкой корой, почти непроницаемой для пули, разрушается и за невероятно короткий срок превращается в труху. Возможно, это отчасти объясняется особенностями строения ствола — простого цилиндра, состоящего из тончайших пустотелых трубочек, тесно прижатых друг к другу и очень твердых; но если их целость наверху нарушена, то они становятся проводниками влаги и гниения, распространяющегося на все дерево.

Самое прекрасное насаждение кокосовых пальм, какое мне известно, и единственная плантация их, когда-либо виденная мною на островах, находится на южном берегу бухты Папеэте. Деревья были посажены первым Помаре около полувека назад, и так как почва оказалась особенно подходящей, то благородные пальмы образуют теперь великолепную рощу, которая тянется примерно на милю. Там вы не найдете ни одного другого дерева, почти ни одного куста. Ракитовая дорога пересекает ее во всю длину.

В полдень эта роща представляет собой самый красивый уголок на свете, полный мирного очарования. Высоко над головой вы видите зеленые трепещущие арки, сквозь которые пробиваются солнечные лучи. Вы идете как бы среди бесконечных колоннад; повсюду взор встречает величественные аллеи, пересекающие друг друга во всех направлениях. Кругом царит необычайная тишина; в воздухе разлит мягкий, как бы предзакатный покой.

Но вот длительный утренний штиль сменяется морским бризом; он шевелит макушки тысяч деревьев, и те кивают своими плюмажами. Вскоре ветер свежеет; вы слышите, как листья трутся один о другой, а гибкие стволы начинают покачиваться. К вечеру вся роща волнуется, и путник на Ракитовой дороге то и дело вздрагивает при падении орехов, отрывающихся от хрупких черенков. Плоды летят по воздуху, свистя, как шары жонглера, и часто катятся, подпрыгивая по земле, на много десятков футов.

Глава 70

Жизнь в Лухулу

Найдя общество в Лухулу очень приятным (особенно дружелюбно к нам относились молодые девушки), а главное, воспылав страстью к чудесным обедам, которыми нас угощал старый Мархарваи, мы приняли его предложение задержаться еще на несколько дней. Мы сможем тогда, убеждал он, присоединиться к группе деревенских жителей, собиравшихся поехать на пироге лиги за две от Лухулу. Эти люди так не любят утруждать себя, что возможность избавиться от необходимости проделать несколько миль пешком считают вполне достаточной причиной, чтобы мы не торопились, если бы даже у нас не было других к тому оснований.

Жители деревушки, как мы вскоре узнали, составляли мирную общину родственников; оказалось, что во главе ее стоял наш хозяин Мархарваи. Он был местным вождем, и ему принадлежали соседние земли. У богачей почти всегда оказывается большая родня, и все запросто посещали Мархарваи — вероятно, потому, что он был как бы местным феодалом. Подобно капитану Бобу, он во многих отношениях оставался приверженцем старины и ревнителем традиций минувшего языческого века.

Нигде больше, за исключением Тамаи, мы не наблюдали среди туземцев нравов, столь мало испорченных недавними переменами. Традиционный таитянский обед, устроенный для нас в день нашего прибытия, служит прекрасным примером обычного образа жизни обитателей Лухулу.

Мы чудесно проводили время. Доктор занимался своими делами, а я своими. В сопровождении какой-нибудь симпатичной спутницы он постоянно совершал экскурсии в глубь страны, якобы для сбора ботанической коллекции, между тем как я бoльшую часть дня проводил у моря, иногда отправляясь с девушками на прогулку в пироге.

Мы часто занимались рыбной ловлей, не подремывая над глупыми удочками, а прыгая прямо в воду и с острогой в руке гоняясь за добычей среди коралловых скал.

Бить рыбу острогой великолепное развлечение. Жители Эймео по всему острову промышляют ее только этим способом. Тихое мелководье между рифом и берегом, а во время отлива и самый риф прекрасно подходят для такого лова. Почти в любое время дня, кроме всегда священного полуденного часа, можно увидеть рыбаков за их любимым занятием. С громкими криками они размахивают острогами и, подымая брызги, расхаживают по воде туда и сюда. Иногда одинокий туземец медленно бредет вдалеке по отмели, напряженно всматриваясь и держа острогу наготове.

Но лучше всего ловить рыбу при свете факелов, отправившись на самый риф. Туземцы предаются этому развлечению с такой же страстью, с какой английский джентльмен охотится, и получают не меньше удовольствия.

Факел представляет собой не что иное, как крепко связанный пучок сухого тростника, а острога — длинную легкую жердь с железным наконечником, с одного края зазубренным.

Я никогда не забуду, как старый Мархарваи и все мы подъехали в полночь на пироге к рифу и выпрыгнули на коралловые выступы, размахивая факелами и острогами. Мы находились больше чем за милю от берега; угрюмый океан, с грохотом налетавший на наружную сторону рифа, обдавал брызгами наши лица, чуть не гася факелы. Вдали, насколько хватал глаз, темноту неба и воды прорезала длинная, смутно различимая линия пены, которая отмечала изгиб кораллового барьера. Охваченные азартом рыбаки, потрясая своим оружием и крича, как тысяча чертей, чтобы вспугнуть добычу, прыгали с уступа на уступ и то и дело опускали острогу в самую середину бурунов.

Но битье рыбы острогой было не единственным развлечением в Лухулу. На самом берегу росла старая могучая кокосовая пальма; ее корни были подмыты волнами, так что ствол сильно накренился. С макушки дерева свисала прочная веревка из коры; ее конец касался воды в нескольких ярдах от берега. Это были таитянские качели. Юноша туземец, ухватившись за веревку, не спеша раскачивался взад и вперед, а затем вдруг бросался вниз с высоты пятидесяти или шестидесяти футов над водой, летя по воздуху, словно ракета. Не думаю, чтобы кто-нибудь из наших акробатов решился на такой фокус. Лично у меня не было для этого ни способностей, ни охоты, а потому я попросил одного парня привязать к вершине для пущей безопасности еще одну веревку и смастерил из зеленых ветвей большую корзину: в ней я вместе с ближайшими друзьями часами качался над морем и землей.

Глава 71

Мы отправляемся в Талу

Ярко сияло утро и еще ярче улыбки молодых девушек, наших спутниц, когда мы прыгнули в своего рода семейную пирогу, широкую и вместительную, и распрощались с гостеприимным Мархарваи и его вассалами. Мы взялись за весла, а хозяева стояли на берегу и, махая руками, кричали «ароха! ароха!» (прощайте! прощайте!) до тех пор, пока мы могли их слышать.