К моему удивлению, у руля стоял Бембо. Мне объяснили, что, так как народу было слишком мало, он сам вызвался исполнять обязанность штурвального в очередь с остальными, одновременно возглавляя вахту; против этого, конечно, никто не возражал.

Была чудесная ясная ночь; кругом лишь белые гребни волн, сверкавшие в свете луны и звезд. Дул легкий, но постепенно свежевший бриз, и бедная «Джульеточка», державшаяся круто к ветру, двигалась как ни в чем не бывало в сторону берега, смутные очертания которого возвышались вдали.

После шума минувшего дня царившая повсюду тишина действовала успокаивающе, и, наклонившись над бортом, я наслаждался ею.

Больше чем когда-либо прежде я сокрушался теперь о своем положении… Но что проку роптать? Упрекнуть себя мне было не в чем. Меня стало клонить ко сну, я расстелил бушлат у шпиля и попытался забыться.

Как долго я лежал там, не могу сказать; но когда я встал, первое, что бросилось мне в глаза, был Бембо за рулем. Его темная фигура поднималась и опускалась в такт движению судна, отчетливо вырисовываясь на фоне звездного неба. Стоя на расстоянии вытянутой руки от штурвала, выставив одну ногу и подавшись непокрытой головой вперед, он был, казалось, само нетерпение и ожидание. С того места, где я лежал, никого из вахтенных не было видно; нигде никто не шевелился. Пустынная палуба и раскинутые белые паруса мерцали в лунном свете.

Вдруг до моего слуха донесся какой-то нарастающий шум, и меня охватило смутное ощущение, что я когда-то раньше слышал его. Еще мгновение, и, совершенно проснувшись, я вскочил на ноги. Прямо впереди, и так близко, что у меня замерло сердце, виднелась длинная полоса вздымавшихся и пенившихся бурунов. Это были коралловые рифы, опоясывавшие остров. За ними, чуть не отбрасывая тень на палубу, поднимались сонные горы, над чьими туманными вершинами небо чуть-чуть серело, предвещая рассвет. Ветер посвежел, и, плавно скользя по волнам, мы неслись прямо на рифы.

С одного взгляда я понял все; коварное намерение Бембо было очевидным; дико закричав, чтобы разбудить вахтенных, я бросился на корму. Матросы в испуге вскочили, и, после короткой, но отчаянной борьбы мы оттащили маори от руля. Пока мы возились с ним, штурвал, на несколько мгновений предоставленный самому себе, закрутился в подветренную сторону, и тем самым, на наше счастье, привел нос судна к ветру, что замедлило его движение. До этого оно шло курсом, на три-четыре румба отклонявшимся от направления ветра, и приближалось к бурунам. Теперь, когда «Джулия» сбавила ход, я положил руль так, что паруса были едва наполнены, и мы скользили по касательной к земле. Идти по ветру — что было бы просто — означало почти мгновенную гибель, так как рифы делали здесь изгиб. В это время Датчанин и юнга все еще боролись с разъяренным маори, а остальные, растерявшись, с криками бегали взад и вперед.

В то мгновение, когда я схватил руль, старый кок бросился на бак и забарабанил аншпугом по кубрику.

— Буруны! Буруны совсем рядом! У самого судна! У самого судна! — орал он.

Матросы высыпали на палубу, озираясь в тупом ужасе.

— Брасопить передние реи! Трави подветренный фока-брас!

— По местам, к повороту! — кричали со всех сторон, между тем как команда, сбитая с толку тысячью приказаний, металась из стороны в сторону, охваченная паникой.

Казалось, все было кончено. Я уже собирался направить судно прямо по ветру (это спасло бы нас в данный момент, но в конце концов привело бы к неминуемой гибели), как вдруг резкий крик громом отозвался в моих ушах. То был Салем:

— К повороту, руль под ветер!

Закрутились ручки штурвального колеса, и «Джулия» с ее коротким килем круто повернула к ветру. Вскоре кливер-шкоты были закреплены вокруг нагелей, и люди, несколько овладевшие собой, бросились к брасам.

— Пошел контра-брас! — послышалась новая команда, когда свежий ветер пронесся вдоль палубы; и сразу же задние реи были обрасоплены.

Полминуты спустя мы легли на другой галс и, распустив все паруса, стали отдаляться от земли.

Когда мы совершали поворот, до рифа оставалось уже рукой подать, и никакая земная сила не могла бы нас спасти, если бы море до самого края коралловой гряды не было исключительно глубоким.

Глава 24

Взрыв возмущения

О том, что замыслил Бембо, матросы узнали от вахтенных; теперь, когда опасность миновала, они в порыве негодования с криками бросились к маори.

Данк и юнга только что его отпустили, и он упрямо продолжал стоять у бизань-мачты; едва разъяренные матросы приблизились, он стал вращать налитыми кровью глазами, и его длинный нож засверкал в воздухе.

— К чертям его! Бросить его за борт! Повесить на грота-рее! — послышалось со всех сторон. Но Бембо невозмутимо стоял на своем месте, и на какое-то мгновение матросов охватила нерешительность.

— Трусы! — воскликнул Салем и бросился к Бембо. Сталь блеснула, как молния, но не причинила никакого вреда, ибо грудь матроса уже прижималась к груди маори, прежде чем тот успел опомниться.

Они оба покатились по палубе, и нож у Бембо мгновенно отобрали, а его самого схватили.

— На бак его! На бак! — снова раздались возгласы. — Швырните его в воду! За борт его! — и сопротивлявшегося Бембо, пустившего в ход зубы и ногти, поволокли по палубе.

Весь этот грохот над самой головой пробудил, наконец, старшего помощника от пьяного сна, и он, пошатываясь, вышел на палубу.

— В чем дело? — закричал он, бросаясь в самую гущу толпы.

— Это маори, сэр; они собираются его убить, сэр, — ответил бедный Каболка, всхлипывая и робко приближаясь к Джермину.

— Стой! Стой! — заорал тот и устремился к Бембо, расталкивая матросов. Несчастный уже висел над водой, что было сил цепляясь за фальшборт, который весь сотрясался от его отчаянных усилий. Доктор и другие тщетно пытались спасти маори: команда не слушала никаких уговоров.

— Убийство и мятеж в открытом море! — закричал старший помощник и, расшвыряв державших Бембо людей, опустил свою железную руку на его плечо.

— Теперь нас двое; прежде чем расправиться с ним, вы должны будете расправиться со мной, — воскликнул Джермин, решительно поворачиваясь к матросам.

— За борт обоих! — заорал плотник, бросаясь вперед; но остальных мужественное поведение Джермина заставило отступить; в тот же миг Бембо, целый и невредимый, очутился опять на палубе.

— Проваливай на корму! — крикнул ему спаситель и повел прямо сквозь толпу матросов, предусмотрительно следуя вплотную за ним. Не давая команде времени опомниться, он толкал маори перед собой, довел до люка каюты и, закрыв за ним крышку люка, остался на палубе. За все это время Бембо не вымолвил ни слова.

— А теперь отправляйтесь к себе на бак! — гаркнул старший помощник матросам, которые уже пришли в себя и вовсе не собирались упустить свою жертву.

— Маори! Маори! — орали они.

Тут доктор в ответ на повторные вопросы старшего помощника выступил вперед и рассказал о поступке Бембо; из буйных призывов к расправе помощник прежде лишь очень смутно понял суть дела.

Несколько секунд Джермин, казалось, колебался; наконец, повернув ключ в висячем замке на крышке люка, он проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Вы его не получите; я передам его консулу. Проваливайте на бак, говорю вам; если понадобится кого-нибудь утопить, я вам сообщу, а пока убирайтесь, кровожадные пираты!

Ни просьбами, ни угрозами матросы ничего не добились. Джермин, хотя еще далеко не протрезвившийся, мужественно стоял на своем; через некоторое время матросы разошлись и вскоре забыли обо всем случившемся.

Хотя нам не довелось выслушать собственное признание Бембо в намерении нас погубить, сомневаться в этом не приходилось. Единственным мотивом, которым он мог руководствоваться, было желание отомстить за оскорбление, нанесенное ему прошлой ночью.

Во время этих событий доктор делал все возможное, чтобы спасти маори. Я же, хорошо зная, что мои попытки вмешаться окажутся бесполезными, продолжал стоять за штурвалом. Конечно, кроме Джермина, никто не смог бы предотвратить убийство.