И вот, проходя вечером мимо дома, где веселились консул и его компания, она заглянула сквозь бамбуковые стены и немедленно решила удовлетворить жажду мщения.

Ночь стояла очень темная; запасшись большим корабельным фонарем, обычно висевшим у нее в хижине, она ожидала, пока кутилы выйдут. Около полуночи Уилсон, наконец, появился в сопровождении двух туземцев, которые вели его под руки. Эта троица шла впереди, и как только она вступила в густую тень, на расстоянии какого-нибудь дюйма от носа Уилсона вспыхнул яркий свет. Старая ведьма стояла перед ним на коленях, держа фонарь в поднятых руках.

— Ха, ха! Мои прекрасный консулишка, — завопила она, — вы подвергаете гонениям одинокую старую женщину за продажу рома, не так ли? А вот теперь вас самого ведут домой пьяного… Тьфу! Вы негодяй, я вас презираю! — И она плюнула в него.

Пораженные ужасом бедные туземцы, непритворно верившие в привидения, бросили дрожавшего консула и разбежались в разные стороны. Излив свою злобу, матушка Тот заковыляла прочь, а трое собутыльников, пошатываясь, побрели кое-как домой.

На другой день после нашей последней встречи с Уилсоном мы узнали, что капитан Гай отправился на борт своего судна и будет набирать новую команду. Нанявшимся обещали хорошее вознаграждение; и тяжелый мешок испанских долларов вместе с судовыми бумагами «Джулии», готовыми для подписи, лежал на голове шпиля.

На берегу обреталось немало безработных матросов; бoльшая часть их составляла организованную шайку во главе с шотландцем Маком, которого они называли коммодором. По законам братской солидарности, ни одному из ее участников не разрешалось наниматься на судно без согласия остальных. Таким образом шайка держала в своих руках весь порт, и всем получившим расчет матросам приходилось присоединяться к ней.

Мак и его ребята прекрасно знали нашу историю; они даже несколько раз приходили к нам в гости. Конечно, как моряки и родственные нам души, они сильно недолюбливали капитана Гая.

Считая вопрос серьезным, они в полном составе явились в Калабусу и пожелали узнать, как мы отнесемся, учитывая все обстоятельства, к тому, если кто-нибудь из них наймется на «Джулию».

Мы хотели только как можно скорей выпроводить судно и ответили, что никаких возражений не имеем. Некоторые даже стали превозносить «Джулию» до небес, называя ее самым лучшим и самым быстроходным судном на свете. Не забыли отдать должное и Джермину, хорошему парню и моряку до мозга костей; что до капитана, то это человек тихий и никого не побеспокоит. Коротко говоря, мы изощрялись в придумывании любых приманок, а Жулик Джек кончил тем, что торжественно заверил бродяг, будто теперь, когда мы все поправились, только принцип мешает нам самим вернуться на «Джулию».

В результате новая команда, наконец, была набрана; наняли также спокойного уроженца Новой Англии на должность второго помощника и трех бывалых китоловов в качестве гарпунщиков. Пополнили отчасти и судовую баталер-камеру.

Повреждения, полученные «Джулией», починили, насколько это оказалось возможно в таком месте, как Таити. Что касается маори, то власти не разрешили высадить его на берег, и он, закованный в кандалы, отправился в трюме в дальнейшее плавание. Что с ним случилось впоследствии, мы так никогда и не узнали.

Каболка, бедный, бедный Каболка, за несколько дней до того заболевший, остался на берегу в матросском госпитале в Тауноа — маленьком поселении на побережье между Папеэте и Матаваи. Там через некоторое время он испустил последний вздох. Никто не знал, чем он хворал, должно быть, он умер от тяжелой жизни. Кое-кто из нас присутствовал при том, как его зарыли в песок, и я поставил простой столб там, где он покоится вечным сном.

Купор и остальные, с самого начала остававшиеся на судне, вошли, конечно, в состав новой команды «Джулии».

Поведение консула и капитана, все время всячески старавшихся, чтобы мы изменили свое решение и вернулись на судно, достаточно понятно, если учесть следующее. Кроме аванса в пятнадцать — двадцать пять долларов, который пришлось выплатить каждому матросу, нанятому на Таити, за каждого завербованного человека следовало внести правительству острова дополнительную сумму в виде портового сбора. Кроме того, новые матросы — за единичными исключениями — нанялись лишь на одно плавание, и, стало быть, их обязаны были рассчитать до того, как судно вернется на родину; поэтому со временем возникнет необходимость раздобыть других людей, понеся такие же затраты. Между тем финансы «Джулии» находились в весьма печальном состоянии, и ее денежный ящик был пуст; чтобы покрыть расходы, пришлось продать за бесценок купцу из Папеэте бoльшую часть того ничтожного количества китового жира, который имелся на борту.

На Таити стояло великолепное воскресное утро, когда капитан Боб вошел переваливаясь в Калабусу и сообщил нам поразительную новость:

— Ах, мои мальчик… Васа судно спесить… ставить паруса…

Другими словами, «Джулия» снялась с якоря.

Берег находился совсем близко и в этом районе был почти необитаем. Мы побежали к морю и увидели на расстоянии кабельтова «Джульеточку», медленно проходившую мимо, — брамсели были поставлены, и какой-то парень на мачте, перекинув ногу через рей, отвязывал фор-бом-брамсель. На палубе царили оживление и суматоха; матросы на баке с пением «Навались веселее, ребята!» крепили якорь, а доблестный Джермин, как всегда с непокрытой головой, взобравшись на бушприт, отдавал приказания. Около рулевого стоял капитан Гай, со спокойным видом джентльмена покуривая сигару. Вскоре судно приблизилось к рифу; изменив курс, оно проскользнуло сквозь проход и ушло своим путем.

Так, простояв в гавани около трех недель, скрылась, наконец, «Джульеточка» за горизонтом; больше никогда я о ней ничего не слышал.

Глава 39

Джермин оказывает нам большую услугу. Дружба в Полинезии

Избавившись от «Джулии», мы горели нетерпением поскорее узнать, как собираются теперь поступить с нами. Капитан Боб об этом ничего не мог сказать, разве лишь то, что он по-прежнему считает себя обязанным сторожить нас. Впрочем, он перестал укладывать нас спать, и мы были полностью предоставлены самим себе.

На следующий день после ухода «Джулии» старик явился сильно опечаленный и сообщил, что Уилсон отказался присылать нам что-либо взамен бадьи с сухарями, которая больше не будет доставляться. Мы все как один приняли это за намек, что можем спокойно разойтись и заняться своими делами. Но так легко от нас не должны были избавиться; находя злобное удовольствие в том, чтобы досадить нашему заклятому врагу, мы решили пока оставаться на месте.

Роль, которую консул сыграл в нашем деле, сделала его посмешищем в глазах всех белых, живших на побережье, и они без конца издевались над ним по поводу его многообещающих подопечных из «Калабуса беретани».

Мы не имели никаких средств к существованию, а потому, пока оставались на острове, трудно было рассчитывать на лучшее пристанище, чем у капитана Боба. К тому же мы искренне полюбили старика и не представляли себе, как расстанемся с ним. Итак, сказав ему, чтобы он больше не заботился об одежде и пище для нас, мы решили сами снабжать себя всем необходимым, расширив и придав систематический характер нашим фуражировочным операциям.

Большую помощь нам оказал неожиданный подарок, оставленный на прощание Джермином. Ему мы были обязаны тем, что наши сундуки со всем их содержимым отправили на берег. Их передали на хранение одному второстепенному вождю, обитавшему поблизости; консул распорядился, чтобы сундуки нам не отдавали, но мы могли когда угодно приходить и брать что-либо из своей одежды.

Мы отправились к старому вождю Махини; капитан Боб пошел с нами и решительно потребовал выдачи нашего имущества. Наконец, это было сделано, и туземцы торжественно принесли сундуки в Калабусу. Там мы их расставили со вкусом, и помещение приобрело столь изысканный вид, что в глазах старого Боба и его приятелей «Калабуса беретани» стала самым пышным салоном на Таити.