— Чего этот парень взволновался? — рычит тут старый морской волк, оборачиваясь со свирепым видом.

— Ничего, это мы так, — произносит Джек; затем, нагнувшись к Каболке, просит его продолжать, но потише.

— Ну, так вот, — самодовольно принимается рассказывать тот с разгоревшимися, как два фонаря, глазами, — ну, так вот, я пошел бы к матушке Молли, которая печет замечательные сдобные лепешки; я знаешь ли, вошел бы, устроился бы у камина и для начала попросил бы четверть пинты чего-нибудь.

— А потом, Каболка?

— Ну, а потом, Джеки, — продолжает несчастная жертва, невольно воодушевляясь от этого разговора, — ну, а потом… я придвинулся бы к столику и подозвал Бетти, девушку, что обслуживает посетителей. Бетти, дорогая, сказал бы я, ты сегодня очаровательна; дай мне, Бетти, милая, яичницу с копченой грудинкой, а еще пинту эля и три горяченькие сдобные лепешки, и масла… и ломтик чеширского сыра; а еще, Бетти, принеси…

— Бифштекс из акулы, чтобы черт тебя побрал! — рычит Черный Дан. И злополучного парня волокут через сундуки и дубасят на палубе.

Я всегда старался по возможности помочь бедному Каболке, и поэтому он очень любил меня.

Глава 15

Стружка и затычка

После того как «Джулия» взяла курс на ближайший порт, Стружка и Затычка еще больше пристрастились к бутылке; к невыразимой зависти остальных, подвыпившие приятели — или «компаньоны», как их называли матросы, — изо дня в день шатались по палубе в самом веселом настроении.

Но, хотя они большей частью находились в подпитии, трудно было найти более осмотрительных пьяниц. Никто никогда не видел, чтобы они прикладывались к спиртному, кроме тех случаев, когда юнга раздавал положенную порцию. И стоило задать им вопрос, каким образом они ухитряются разживаться добавкой, они сразу трезвели и становились рассудительными. Однако некоторое время спустя их тайна обнаружилась.

Бочки писко стояли в ахтерлюке, который поэтому запирался на засов с висячим замком. Тем не менее купор время от времени совершал воровские налеты: он спускался в передний трюм, а затем, рискуя быть раздавленным насмерть, проползал среди тысячи препятствий туда, где хранились бочки.

В первую его экспедицию единственная бочка, до которой удалось добраться, лежала на боку среди других, повернутая втулкой кверху. Обломком железного обруча, соответствующим образом изогнутого, хорошенько потыкав и поколотив, купор пропихнул затычку внутрь; затем, привязав к обручу свой шейный платок, он несколько раз опускал его в бочку и впитавшуюся жидкость осторожно выжимал в ведерко.

Затычка был человеком, как бы созданным на радость владельцам питейных заведений. Постоянно прикладываясь, пока не становился в меру пьяным, он умудрялся пить затем до бесконечности, не трезвея и сильней не пьянея, а оставаясь, если употребить его собственное выражение, «в самый раз». Когда он находился в этом любопытном состоянии, его походка приобретала изрядный крен, кушак то и дело нуждался в поддергивании, а взгляд при разговоре с вами отличался излишней твердостью; в общем же его настроение не оставляло желать лучшего. Больше того, в такие периоды он становился исключительным патриотом и проявлял свой патриотизм самым забавным образом почти всякий раз, как ему случалось повстречаться с Данком, добродушным матросом-датчанином с квадратной физиономией.

Следует упомянуть, что купор с истинно матросским восхищением относился к лорду Нельсону. Впрочем, он имел весьма ошибочное представление о внешности знаменитого героя. Не довольствуясь отсутствием у Нельсона глаза и руки, он упрямо утверждал, будто в одном из сражений тот потерял также ногу. Под влиянием такого убеждения он иногда подскакивал на одной ноге к Данку, забавно подогнув другую и, придерживая ее сзади правой рукой, одновременно закрывал один глаз.

Приняв такой вид, Затычка требовал, чтобы датчанин взглянул на него и полюбовался человеком, который всыпал как следует его землякам под Копенгагеном. ^[29]

— Посмотри-ка, Данк, — говаривал он, с трудом сохраняя равновесие и усиленно моргая одним глазом, чтобы другой не раскрывался, — посмотри: один человек, да что там, полчеловека, будь я проклят… с одной ногой, одной рукой, одним глазом… всего лишь обрубок туловища, будь я проклят, поколотил всю вашу жалкую нацию. Разве не так, растяпа?

Датчанин был упрям как мул и, плохо понимая по-английски, редко удостаивал ответом; и обычно купор отпускал ногу и уходил с видом человека, считающего ниже своего достоинства продолжать разговор.

Глава 16

Мы попадаем в шторм

По мере того как мы все дальше уходили на юг и приближались к Таити, мягкая безоблачная погода, сопутствовавшая нам с тех пор, как мы покинули Маркизские острова, стала постепенно меняться. В этих обычно спокойных водах ветер иногда дует с бешеной силой, хотя, как знает каждый моряк, даже жестокий шторм в тропических широтах Тихого океана совершенно не похож на бурю в воющей Северной Атлантике. Вскоре мы уже боролись с волнами, а пассат, еще недавно совсем слабый, дул теперь, свирепый и горячий, точно разгневанная женщина, прямо нам в лоб.

Несмотря на это, старший помощник не распорядился убрать ни одного паруса; отважная «Джульеточка» держалась прекрасно, и, хотя время от времени зарывалась носом между волнами, сразу же взлетала на гребень и показывала класс. Ее ветхий корпус стонал, рангоут изгибался, потертые снасти натягивались. Но вопреки всему, наше судно неслось вперед, как скаковая лошадь. Джермин, настоящий морской жокей, стоял бывало на фор-русленях, то и дело обдаваемый брызгами, и орал:

— Молодец, «Джульетта»… ныряй, милая! Ура!

Как-то днем наверху послышался оглушительный треск, заставивший матросов разбежаться во все стороны. То была грот-брам-стеньга. Трах! Она сломалась над самым эзельгофтом и удерживалась такелажем, при каждом крене судна стремительно раскачиваясь из стороны в сторону со всей путаницей снастей. Рей висел на волоске и каждый раз, как судно опускалось или взлетало, глухо ударялся о краспицы, а изорванный в клочья парус струился лентами по ветру и незакрепленные тросы извивались, щелкая в воздухе, подобно бичам.

— Полундра! — и с грохотом выстрелов блоки полетели вниз. Рей, просвистев, шлепнулся в море, исчез под водой и снова целиком вынырнул. Затем на него обрушился гребень большой волны — «Джулия» пронеслась мимо, и больше мы его не видели.

Пока дул этот свежий ветерок, Балтимора, наш старый черный кок, был в полном отчаянии.

Как принято на большинстве судов, плавающих в Южных морях, камбуз «Джулии» помещался по левому борту на баке. Шедший при сильном волнении под всеми парусами, зарывавшийся носом барк то и дело захлестывало зелеными, похожими на стекло, волнами, которые, перекатываясь через поручни бака, основательно заливали переднюю часть палубы и растекались по направлению к корме. Камбуз, считавшийся прочно принайтовленным к своему месту, служил чем-то вроде волнолома, который предохранял от затопления.

В такие дни Балтимора всегда надевал свой «штормовой костюм», как он его называл; среди прочего в него входили зюйдвестка и огромные, хорошо смазанные сапоги, доходившие ему почти до колен.

Экипировавшись так, чтобы не промокнуть ни на судне, ни в море, — если придется тонуть, — наш верховный жрец кулинарии возвращался в храм и продолжал втайне заниматься своей черной магией.

Старик так боялся, чтобы его не смыло за борт, что привязывал к поясу тонкий трос и, обмотав его вокруг себя, пользовался им соответственно обстоятельствам. Когда ему приходилось что-нибудь делать вне камбуза, он разматывал трос и закреплял второй конец за рым; таким образом, если бы случайная волна сбила его с ног, больше никакого вреда она ему не причинила бы.