Приготовления к путешествию
Весь остаток дня мы слонялись без дела, обсуждая наши планы.
Доктор жаждал посетить Тамаи, уединенную деревню внутри страны, расположенную на берегу довольно большого озера того же названия и окруженную рощами. Попасть туда из Афрехиту можно было по глухой тропинке, проходившей по самым диким в мире местам. Нам много рассказывали об озере, которое изобиловало такой вкусной рыбой, что в прежние времена рыболовы приезжали туда даже из Папеэте.
Кроме того, по берегам озера росли самые лучшие на всем острове плоды, отличавшиеся исключительным вкусом. «Ве», или бразильская слива, достигала там величины апельсинов, а великолепная «архея», или таитянское красное яблоко, наливалась более ярким румянцем, чем в любой из прибрежных долин.
В довершение всего в Тамаи жили самые красивые и наименее затронутые цивилизацией женщины из всех, населяющих острова Товарищества. Короче говоря, эта деревня находилась так далеко от берега и по сравнению с другими местами на нее так мало повлияли недавние перемены, что таитянская жизнь во многих отношениях сохранилась там такой, какой ее когда-то наблюдал Кук во времена юного Оту, мальчика-короля.
Получив от наших хозяев все необходимые сведения, мы решили добраться до деревни и, прожив в ней некоторое время, вернуться на побережье, а затем проделать по нему путь до Талу — гавани, расположенной на противоположной стороне острова.
Мы сразу же стали готовиться в дорогу. Перед самым отъездом с Таити я обнаружил, что мой гардероб ограничивается двумя почти не пригодными для носки костюмами (состоявшими из куртки и брюк каждый), и по принятому у матросов способу подшил их для взаимной пользы один под другой. Привив красную куртку к синей, я вывел, таким образом, новую чудесную разновидность одежды. Таково было состояние моего гардероба. У доктора дела обстояли ничуть не лучше. Его расточительность в конце концов привела к тому, что ему пришлось носить матросское одеяние; но к этому времени его куртка — из легкой хлопчатобумажной ткани — почти совсем износилась, а взамен у него ничего не было. Коротышка великодушно предложил Долговязому Духу другую, несколько менее рваную, но тот от милостыни гордо отказался и предпочел облечься в старинный таитянский наряд — «руру».
«Рура», которую когда-то носили в качестве праздничного одеяния, теперь встречается редко; но капитан Боб часто показывал нам такой наряд, хранившийся у него как семейная реликвия. Это был плащ или мантия из желтой таппы, в точности похожая на «пончо» южноамериканских испанцев. Голова просовывается в разрез посередине, и плащ свисает свободными складками. Тонои раздобыл кусок грубой коричневой таппы, которого должно было хватить на короткую мантию подобного фасона, и за пять минут доктор экипировался. Зик, критически осмотрев эту тогу, напомнил ее владельцу, что между Мартаиром и Тамаи придется переходить вброд много рек и преодолевать пропасти, и посоветовал повыше поднимать подол, если уж он собирается путешествовать в юбке.
Одним из серьезных неудобств было полное отсутствие у нас обуви. На вольных просторах Тихого океана матросы редко носят ботинки; мои полетели за борт в тот день, когда мы встретили пассат и, не считая нескольких прогулок на берег, с тех пор я обходился без обуви. В Мартаире она пригодилась бы, но достать ее мы не могли. Однако для задуманной нами экспедиции она была необходима. Зик, владелец пары огромных ветхих башмаков, свисавших со стропил, подобно переметным сумам, согласился уступить их доктору в обмен на нож в футляре — единственную сохранившуюся у того ценную вещь. Что касается меня, то я смастерил себе из бычьей кожи сандалии, какие носят индейцы в Калифорнии. Их делают в одну минуту; подошва, грубо вырезанная по ноге, удерживается тремя кожаными ремешками, охватывающими подъем.
Несколько слов надо сказать и о наших головных уборах. У моего товарища была прекрасная старая панама, сплетенная из травы, почти такой же тонкой, как шелковые нити, и настолько упругой, что свернутая в трубку шляпа моментально раскручивалась и принимала прежнюю форму. В своем изысканном испанском сомбреро с широкими полями и в «руре» доктор Долговязый Дух напоминал нищего гранда.
Не менее изысканный вид имел и я в моей восточной чалме. Я начал носить ее по следующей причине. Когда за несколько дней до прибытия в Папеэте моя шляпа упала за борт, мне пришлось надеть чудовищное сооружение из разноцветной шерсти — шотландскую шапку, как ее называют моряки. Всякий знает, как упруга вязаная шерсть; этот каледонский головной убор столь плотно облегал череп, что полное отсутствие доступа воздуха вредно отражалось на моих локонах. Тщетно я пытался устроить вентиляцию: каждое проделанное мною отверстие затягивалось в одно мгновение. Можете себе представить, как нагревалась моя шапка под горячими лучами солнца.
Видя мою нелюбовь к ней, Кулу, мой почтенный друг, стал уговаривать меня подарить ее ему. Я так и сделал, указав при этом, что, хорошенько прокипятив шапку, он сможет восстановить первоначальную яркость ее красок.
Тогда-то я и начал носить чалму. Я взял у доктора его новую полосатую рубашку из яркого ситца и обмотал ее складками вокруг головы, а рукава оставил болтаться сзади, устроив таким образом хорошую защиту от солнца; однако в дождь этот головной убор лучше было снимать. Свисавшие рукава усиливали экзотический эффект, и доктор называл меня двухбунчуковым турецким пашой.
Нарядившись так, мы были готовы двинуться в Тамаи, в зеленых салонах которого рассчитывали произвести немалую сенсацию.
Глава 62
Тамаи
На следующее утро задолго до восхода солнца мои сандалии были подвязаны, а доктор водрузил на ноги ботинки Зика.
Выразив надежду еще раз повидать нас, прежде чем мы отправимся в Талу, плантаторы пожелали нам счастливого пути и на прощание великодушно подарили фунт-другой плиточного табаку; они посоветовали нам нарезать его на мелкие кусочки, так как он служит основной денежной единицей на острове.
До Тамаи, как нам сказали, было не больше трех-четырех лиг; поэтому, даже учитывая дикий характер местности, несколько часов отдыха в середине дня и наше решение не спешить, мы надеялись достичь берегов озера примерно к закату. Некоторое время мы медленно шли через леса и овраги, взбирались на холмы и опускались в пропасти, не видя никого, кроме изредка попадавшихся стад диких быков, и то и дело отдыхали: около полудня мы очутились в самом центре острова.
Прибавив шагу, мы с доктором спустились, наконец, в зеленую прохладную лощину среди гор. Со всех сторон струились бесчисленные ручьи, огромные величавые деревья, на мшистых стволах которых сверкали капельки воды, отбрасывали густую тень. Как это ни странно, но мы не обнаружили здесь никаких следов дикого рогатого скота. Не слышалось ни звука, не видно было ни единой птицы, ни единый лист не шевелился в неподвижном воздухе. Полная пустынность и тишина действовали угнетающе; несколько мгновений мы всматривались в полумрак, но, ничего не увидев, кроме выстроившихся рядами темных неподвижных стволов, поспешно пересекли лощину и стали подниматься по крутому склону противоположной горы.
Пройдя половину пути до вершины, мы остановились в том месте, где холмики земли у корней трех пальм образовали нечто вроде удобного дивана: сидя на нем, мы смотрели вниз на лощину, казавшуюся нам теперь сплошной темно-зеленой чащей. Тут мы достали маленькую тыквенную бутыль с «пои» [109]— прощальный подарок Тонои. Поев как следует, мы раздобыли при помощи двух палочек огонь и, развалившись, закурили, чувствуя, как с кольцами дыма нас покидает усталость. Наконец, мы заснули и проснулись лишь тогда, когда солнце опустилось так низко, что его лучи падали на нас сквозь листву.
Поднявшись, мы продолжали путь и, достигнув вершены горы, очутились, к нашему удивлению, перед озером и деревней Тамаи. Мы считали, что до них еще добрая лига. Над тем местом, где мы стояли, желтый закат еще не погас, но внизу на долину уже наползали длинные тени, а покрытое рябью зеленое озеро отражало дома и деревья точно такими, какими они стояли вдоль его берегов. Несколько маленьких пирог, привязанных тут и там к выступавшим из воды столбикам, танцевали на волнах; какой-то одинокий рыбак греб к травянистому мысу. Перед домами виднелись группы туземцев; одни растянулись во весь рост на земле, другие лениво прислонились к бамбуковым стенам.
