Мешок оказался плотно набитым вареным сладким картофелем, кусками соленой говядины и свинины и знаменитым матросским пудингом, который делается из муки и воды и по твердости несколько напоминает недостаточно обожженный кирпич. Запасшись такими тонкими кушаньями и хорошим аппетитом, мы вышли из Калабусы и при лунном свете устроили ночное пиршество.

Глава 42

Моту-Оту. Таитянский казуист

«Коробочкой для пилюль» мы иногда пользовались не только для тех целей, что были описаны в предыдущей главе. Иногда мы катались на ней для развлечения.

Как раз посередине бухты Папеэте расположен веселый зеленый островок круглой формы — сплошная роща покачивающихся пальм, имеющая в поперечнике не больше сотни ярдов. Островок кораллового происхождения; вокруг на сотню футов бухта настолько мелка, что повсюду можно передвигаться вброд. В воде, прозрачной, как воздух, вы видите кораллы всевозможных оттенков и форм: оленьи рога, лазурные кусты, гибкие тростинки, которые напоминают стебли злака, бледно-зеленые бутоны и мхи. Местами сквозь колючие ветви вы различаете белоснежное песчаное дно, усеянное каменными выступами; среди них ползают какие-то странные создания: одни щетинятся шипами, другие одеты в блестящий панцирь; тут и там шевелятся шарики, целиком усеянные глазами.

Остров называется Моту-Оту; светлыми лунными ночами я часто плавал на пироге вокруг него, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться подводными садами.

Моту-Оту — частная собственность королевы; там находится ее резиденция — унылый ряд бамбуковых домов, стоящих без присмотра среди деревьев и постепенно разрушающихся.

Остров господствует над гаванью, и ее величество сделала все возможное, чтобы превратить его в крепость. Берег был поднят и выровнен, и на нем возвели низкий вал из обтесанных коралловых глыб. Позади вала выстроились на большом расстоянии друг от друга ржавые старые пушки различных образцов и калибров. Они стоят на покосившихся ветхих лафетах, готовых обрушиться под тяжестью бесполезного груза. Иные из лафетов уже покончили счеты с жизнью, и пушки, которые они прежде поддерживали, лежат полузасыпанные песком среди их побелевших костей. Часть пушек заряжена — вероятно, чтобы они казались более страшными, какими они, несомненно, и являются для всякого, кто попытался бы из них выстрелить.

Подаренные Помаре в разное время капитанами английских военных кораблей, эти бедные старые «грозные силы войны» стоят здесь совершенно безобидные и обреченные на гибель, а ведь некогда они лаяли по всем морям целыми сворами боевых псов Старой Англии.

В Моту-Оту было что-то, поразившее мое воображение, и я дал обет вступить на его землю, несмотря на старого часового с непокрытой головой, который грозил мне при лунном свете своим безобразным ружьем. Так как моя пирога сидела в воде не глубже чем на три дюйма, я мог подгрести к самому валу, не опасаясь застрять на мели. Однако всякий раз как я приближался, старик бежал ко мне, держа ружье наперевес, но никогда не прикладывая его к плечу. Думая, что он только пугает меня, я в конце концов решился подогнать пирогу к самой стене и собирался прыгнуть. Это был самый опрометчивый поступок в моей жизни, ибо никогда еще человеческой макушке не грозила такая неминуемая опасность быть проломленной. Престарелый страж замахнулся прикладом ружья, и я едва успел уклониться от страшного удара; вынужденный обратиться в бегство, я кое-как отгреб на безопасное расстояние.

Страж этот, вероятно, был немой, так как за все время не проронил ни слова; с улыбкой до ушей, в белой хлопчатобумажной мантии, залитой лунным светом, он походил скорее на какого-то духа острова, чем на человека.

Я пытался достигнуть цели, атакуя стража с тыла, но он всегда вырастал передо мною, перебегая по берегу, пока я греб, и грозя мне своим проклятым ружьем, куда бы я ни двинулся. В конце концов мне пришлось отступить, и мой обет по сие время так и остался невыполненным.

Через несколько дней после неудачи, которую я потерпел под стенами Моту-Оту, я присутствовал при забавном споре, возникшем между одним из самых умных и сообразительных туземцев из всех виденных мною на Таити, человеком по имени Архиту, и нашим ученейшим мужем — доктором.

Речь шла о следующем: имеет ли право кто-либо, будучи туземцем, праздновать европейское воскресенье вместо дня, установленного миссионерами в качестве воскресенья для всех островитян.

Надо пояснить, что миссионеры со славного корабля «Дафф», которые свыше полувека назад ввели наше летосчисление на Таити, прибыли туда, следуя вокруг мыса Доброй Надежды; плывя на восток, они потеряли таким образом один драгоценный день своей жизни, обогнав примерно на сутки гринвичское время. Поэтому корабли, идущие вокруг мыса Горн (как это теперь чаще всего бывает), обнаруживают, что на Таити воскресенье приходится на день, по их мнению являющийся субботой. Но так как исправлять даты в судовом журнале не полагается, то моряки празднуют свое воскресенье, а островитяне свое.

Эта путаница очень озадачивает бедных туземцев, но пытаться втолковать им столь непостижимое явление совершенно бесполезно. Однажды мне довелось наблюдать, как почтенный старый миссионер старался пролить некоторый свет в этом вопросе; хотя я почти ни слова не понимал, смысл его объяснений был мне вполне ясен. Они сводились примерно к следующему:

— Вот видите, — говорит миссионер, — этот круг, — он чертит палкой на земле большой круг. — Прекрасно; теперь видите вот это место, — ставит точку на окружности, — ну, это Беретани (Англия), и я плыву по кругу на Таити. Итак, вот я двигаюсь, — он идет по кругу, — а вот движется солнце, — он подбирает другую палку и поручает кривоногому туземцу путешествовать с ней по кругу в обратном направлении. — Итак, мы оба пустились в путь, и оба уходим все дальше друг от друга; и вот, видите, я прибыл на Таити, — внезапно останавливается, — а посмотрите теперь, где Кривые ноги!

Однако толпа слушателей упорно придерживалась того мнения, что Кривые ноги должен находиться где-то в воздухе над ними, ибо, по преданию, солнце стояло высоко над головами, когда люди с «Даффа» высадились на берег. Тут старый джентльмен, несомненно очень хороший человек, но не астроном, был вынужден отказаться от дальнейших попыток.

Хотя Архиту, упомянутый выше казуист, был членом церковной общины и очень тревожился по поводу того, какое воскресенье ему следует соблюдать, однако в других вопросах он не отличался особой щепетильностью. Узнав, что я был кем-то вроде «миконари» (в смысле человека, умеющего читать и искусного в обращении с пером), он выразил желание, чтобы я оказал ему небольшую услугу и подделал для него несколько бумажек; за это, сказал он, он будет мне очень благодарен и угостит меня в придачу хорошим обедом из жареной свинины и таро.

Архиту был одним из тех, кто осаждает суда в чаянии получить белье в стирку; так как соперников имелось множество (самые гордые вожди не считают для себя зазорным выпрашивать заказы, работу же выполняют их слуги), он решил прибегнуть к способу, который подсказал ему один его приятель, бывалый матрос. Архиту хотел, чтобы ему сфабриковали рекомендации якобы от имени капитанов военных и торговых кораблей, посетивших, как всем было известно, Таити; в этих документах он должен был именоваться лучшим во всей Полинезии специалистом по стирке тонкого белья.

Хотя Архиту знал меня всего два часа, он без всяких околичностей изложил мне свою просьбу, но я счел ее достаточно наглой, что и высказал ему. Впрочем, заронить в нем хоть малейшую тень сомнения в допустимости такой проделки оказалось совершенно невозможно, и я не стал на него обижаться, а просто отказался.

Глава 43

О человеке судят по тому, с кем он водится

Хотя жизнь у капитана Боба благодаря своей новизне в течение некоторого времени казалась нам довольно приятной, с ней были связаны и неудобства, с которыми никак не могла примириться «чувствительная душа».