Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Доски своего ложа я застелил старой парусиной и всяким тряпьем, какое мне удалось разыскать. Подушкой служил чурбан, обернутый рваной фланелевой рубахой. Это несколько облегчало участь моих костей во время качки.

Кое-где разобранные деревянные койки были заменены подвесными, сшитыми из старых парусов, но они раскачивались в пределах столь ограниченного пространства, что спать в них доставляло очень мало удовольствия.

Общим видом кубрик напоминал темницу, и там было исключительно грязно. Прежде всего от палубы до палубы он имел меньше пяти футов, и даже в это пространство вторгались две толстые поперечные балки, скреплявшие корпус судна, и матросские сундуки, через которые по необходимости приходилось переползать, если вы куда-нибудь направлялись. В часы трапез, а особенно во время дружеских послеобеденных бесед, мы рассаживались на сундуках, точно артель портных.

Посредине проходили две квадратные деревянные колонны, называемые у кораблестроителей бушпритными битенгами. Они отстояли друг от друга примерно на фут, а между ними, подвешенный к ржавой цепи, покачивался фонарь, горевший день и ночь и постоянно отбрасывавший две длинные темные тени. Ниже между битенгами был устроен шкаф, или матросская кладовая, которая содержалась в чудовищном беспорядке и время от времени требовала основательной чистки и обкуривания.

Все судно находилось в крайне ветхом состоянии, а кубрик и вовсе напоминал старое гниющее дупло. Дерево везде было сырое и заплесневелое, а местами мягкое, ноздреватое. Больше того, все оно было безжалостно искромсано и изрублено, ибо кок нередко пользовался для растопки щепками, отколотыми от битенгов и бимсов. Наверху в покрытых копотью карлингсах тут и там виднелись глубокие дыры, прожженные забавы ради какими-то пьяными матросами во время одного из прежних плаваний.

В кубрик спускались по доске, на которой были набиты две поперечные планки; люк представлял собой простую дыру в палубе. Никакого приспособления для задраивания люка на случай необходимости не имелось, а просмоленный парус, которым его прикрывали, давал лишь слабую защиту от брызг, перелетавших через фальшборт. Поэтому при малейшем ветре в кубрике бывало ужасно мокро. Во время же шквала вода врывалась туда потоками, подобно водопаду, растекаясь кругом, а затем всплескивалась вверх между сундуками, словно струи фонтана.

Таково было помещение, которым мы располагали на «Джулии»; и при всех его недостатках мы не могли считать себя в нем полными хозяевами. Несметное число тараканов и полчища крыс оспаривали у нас права на него. Большее бедствие не может выпасть на долю судна, плавающего в Южных морях.

Климат там такой теплый, что избавиться от этой нечисти почти немыслимо. Вы можете закупорить все люки и окуривать межпалубные помещения до тех пор, пока дым не полезет из пазов, но тем не менее достаточное количество тараканов и крыс выживет и в невероятно короткое время снова заселит судно. Случается, после упорной борьбы команда признает себя побежденной, и тогда эти твари становятся как бы подлинными хозяевами, а матросы превращаются в простых жильцов, которых терпят из милости. На судах, занятых промыслом кашалотов и часто не покидающих экваториальные воды по два года подряд, дело обстоит неизмеримо хуже, чем на всех других.

Что касается «Джулии», то тараканы и крысы нигде не чувствовали себя так вольготно, как в ее старом ветхом корпусе; каждая щель, каждая трещина буквально кишели ими. Не они жили среди вас, а вы среди них. Доходило до того, что мы предпочитали есть и пить в темноте, а не при дневном свете.

А с тараканами у нас происходило необычайное явление, которое никто так и не мог понять.

Каждую ночь они устраивали празднество. Первый признак его приближения состоял в том, что полчища насекомых, облеплявшие балки над нашими головами и забиравшиеся к нам в койки, начинали проявлять необычайное оживление и гудеть. Затем следовало массовое передвижение тех, кто жил вне поля нашего зрения. Вскоре все появлялись на сцене: более крупные экземпляры бегали по сундукам и доскам; крылатые чудовища метались взад и вперед по воздуху; а мелюзга носилась кучами, почти слившимися в сплошную массу.

По первой тревоге все матросы, способные двигаться, устремлялись на палубу; те же из больных, кто был слишком слаб, лежали не шевелясь, и обезумевшие насекомые бегали по ним сколько им заблагорассудится. Представление длилось минут десять и сопровождалось таким гулом, какого не издает даже пчелиный рой. Как часто мы сокрушались, что никогда нельзя было предвидеть время этих визитов — их могли нанести нам в любой час после наступления темноты; — и какое облегчение мы испытывали, когда они приходились на ранний вечер.

Но мне не следует забывать и о крысах, ибо они не забывали обо мне. Подобно ручной мыши Тренка, [25]ничуть не боявшейся людей, они стояли в норах и смотрели на вас, как старый дедушка с порога своего дома. Нередко они бросались на нас во время трапез и принимались грызть нашу еду.

Когда крысы в первый раз приблизились к Ваймонту, тот по-настоящему испугался; но, привыкнув, он вскоре стал управляться с ними лучше других: с поразительной ловкостью хватал крыс за лапы и выбрасывал через люк в море, где они и находили себе могилу.

О крысах я должен рассказать историю, касавшуюся лично меня. Однажды юнга подарил мне немного патоки; я ее так любил, что держал в жестяной банке в самом дальнем углу своей койки. При нашем пайке сухари, чуть-чуть политые патокой, были поистине роскошным блюдом, которым я делился лишь с доктором, и то потихоньку. Что могло быть прекрасней такого райского угощения, да еще съеденного украдкой?

Как-то вечером мы убедились, что банка почти опустела; когда мы в темноте ее наклонили, то вместе с патокой выскользнуло еще что-то. Сколько времени оно пробыло там, мы, слава богу, никогда не узнали, да и не слишком жаждали знать; всякую мысль об этом мы постарались как можно скорей выкинуть из головы. Смерть крысы, несомненно, была сладкой, совсем как смерть Кларенса в бочке мальвазии. [26]

Глава 11

Доктор Долговязый Дух — шутник. одна из его проказ

Хотя временами доктор Долговязый Дух бывал настроен серьезно, в целом он все же бесспорно был шутником.

Всякий знает, как любят моряки шутку на берегу, в море же эта любовь доходит до подлинной страсти. Поэтому проделки доктора встречали всеобщее признание.

Бедный старый черный кок! Отвязывая на ночь свою подвесную койку, он обнаруживал в ней крепко спавшее мокрое бревно; а когда он просыпался по утрам, его курчавая голова оказывалась вымазанной смолой. Поднимая крышку медного котла, он находил в нем старый ботинок, варившийся самым нахальным образом, а иногда у него в печи покрывались глазурью пирожные из смолы.

Участь Балтиморы [27]была поистине печальной; день и ночь он не знал покоя. Несчастный! Уж слишком он был благодушен. Что бы ни говорили о людях с мягким характером, в некоторых отношениях гораздо лучше обладать нравом волка. Кому пришло бы в голову позволить себе подшутить над сердитым Черным Даном!

Самая забавная проказа доктора заключалась в том, что однажды он вздернул на мачты, кого за ногу, кого за плечо, матросов, заснувших на палубе во время ночной вахты.

Как-то, выйдя из кубрика, он застал всех погруженными в сон и принялся за свои проделки. Обвязав каждого спящего веревкой, он пропустил концы через несколько блоков и подвел к шпилю; затем бодро зашагал, толкая перед собой вымбовку, и, несмотря на крики и сопротивление, матросы вскоре закачались тут и там в воздухе, подвешенные за руки и за ноги. Проснувшись от шума, мы примчались снизу и увидели, как бедняги, освещенные луной, свисали с топов мачт и ноков рей, подобно шайке пиратов, казненных в море экипажем поймавшего их крейсера.

Некоторое сходство с описанным развлечением имела и другая шутка доктора. По ночам кое-кто из вахтенных матросов спускался с палубы в кубрик, чтобы выкурить трубку или перехватить кусок солонины с сухарем. Иногда они засыпали; как только надо было что-нибудь сделать, их отсутствие обнаруживалось, и товарищи часто забавлялись тем, что вытягивали их наверх при помощи блока и конца, спущенного в люк с топа фок-мачты.

11
{"b":"205481","o":1}