Пока что мы перенесли доктора в Калабусу, и туземцы, собравшиеся толпой, стали предлагать различные способы лечения. Один сторонник энергичных мер стоял за то, чтобы больного держали за плечи, а кто-нибудь тянул его за ноги. Такой метод, способный, пожалуй, воскресить мертвеца, назывался «потата»; полагая, однако, что наш долговязый товарищ достаточно длинен и без дополнительного вытягивания, мы отказались «потатировать» его.

Вскоре нам доложили о появлении на Ракитовой дороге Джонсона; он шел так быстро и был так поглощен процессом движения, что позабыл, сколь неблагоразумно торопиться в тропическом климате. С него градом катился пот — должно быть, от теплоты чувств, а ведь мы считали его бессердечным человеком. Впрочем, впоследствии мы установили истинную причину такой самоотверженной спешки: Джонсона подгоняло просто профессиональное любопытство, желание увидеть небывалый в его полинезийской практике случай. При некоторых обстоятельствах матросы, обычно очень безалаберные, проявляют исключительную заботу о том, чтобы все делалось строго по правилам. Поэтому они предложили мне как ближайшему другу Долговязого Духа занять место у его изголовья, чтобы быть готовым выступить в роли «оратора» и отвечать на все вопросы врача, между тем как остальные будут молчать.

— В чем дело? — с трудом переводя дыхание, воскликнул Джонсон, влетая в Калабусу. — Как это случилось? Отвечайте быстро! — и он посмотрел на Долговязого Духа.

Я рассказал, как начался припадок.

— Странно, — заметил он, — очень странно; пульс довольно хороший. — И, перестав считать пульс, он положил руку на сердце больного.

— Но что означает эта пена на губах? — продолжал он. — Боже мой! Взгляните на живот!

Названная часть тела обнаруживала самые непонятные симптомы. Слышалось глухое урчание, и под тонкой хлопчатобумажной рубахой можно было различить какие-то волнообразные движения.

— Колики, сэр! — высказал предположение один из зрителей.

— К черту колики! — крикнул врач. — Где это видано, чтобы от колик впадали в каталептическое состояние?

Все это время больной лежал на спине, неподвижно вытянувшись и не подавая никаких признаков жизни, кроме вышеупомянутых.

— Я пущу ему кровь! — воскликнул, наконец, Джонсон. — Пусть кто-нибудь сбегает за тыквенной бутылью!

— Эй, там, — заорал Адмиралтейский Боб, словно увидел парус на горизонте.

— Что это, черт побери, происходит с ним! — воскликнул врач при виде того, как рот больного судорожно скривился на сторону и застыл в таком положении.

— Может быть, у него пляска святого Витта, — предположил Боб.

— Держите бутыль! — и в одну секунду был извлечен ланцет.

Но прежде чем Джонсон успел приступить к операции, гримаса на лице больного пропала, послышался тяжелый вздох, веки задрожали, глаза приоткрылись, снова закрылись, и Долговязый Дух, весь дернувшись, повернулся на бок и громко задышал. Постепенно он настолько оправился, что обрел способность говорить.

Попытавшись извлечь из него что-либо членораздельное, Джонсон удалился, явно разочарованный, так как случай не представлял научного интереса.

Вскоре после его ухода доктор сел, и когда его спросили, что же в конце концов с ним было, таинственно покачал головой. Затем он стал жаловаться, как тяжело ему, больному, находиться в таком месте, где для него нет сколько-нибудь подходящего питания. Это пробудило сочувствие в нашем добром старом страже, и тот предложил отправить его туда, где о нем будут лучше заботиться. Долговязый Дух согласился; четверо помощников капитана Боба сразу же взвалили его себе на плечи и торжественно понесли, как тибетского верховного ламу.

Я не берусь объяснить странный обморок моего приятеля, но сильно подозреваю, что причиной, заставившей его попытаться таким способом покинуть Калабусу, было желание обеспечить себе более регулярное питание; видимо он надеялся на хороший стол у того доброжелательного туземца, к которому направился.

На следующее утро мы все завидовали удаче доктора, как вдруг он ворвался в Калабусу; настроение у него было явно плохое.

— К черту! — кричал он. — Я чувствую себя хуже, чем когда-либо; дайте мне чего-нибудь поесть!

Мы сняли подвешенный к стропилам тощий мешок с добытой на судах провизией и протянули ему сухарь. С жадностью грызя его, Долговязый Дух поведал нам свою историю.

— Уйдя отсюда, они рысцой двинулись со мной в долину и оставили в хижине, где в одиночестве жила какая-то старуха. Это, наверно, моя будущая кормилица, подумал я и попросил зарезать свинью и зажарить ее, так как аппетит ко мне вернулся. «Ита! ита! Ои матти… матти нуи» (Нет, нет; ты слишком болен)». — «Сама матти, дьявол тебя забери, — сказал я, — дай мне чего-нибудь поесть!» Но у нее ничего не оказалось. Наступила ночь, и мне пришлось остаться. Забравшись в угол, я попытался уснуть, но тщетно: у старой карги, наверно, была ангина или еще что-то в этом роде, и она всю ночь дышала так тяжело и с таким свистом, что я в конце концов вскочил и в темноте стал подбираться к ней; но она, точно домовой, кинулась, прихрамывая, прочь, и больше я ее не видел. Как только взошло солнце, я поспешил вернуться, и вот я здесь.

Доктор больше не уходил от нас, и припадки у него не повторялись.

Глава 51

Уилсон отказывается от нас. Отъезд на Эймео

Недели через три после отплытия «Джулии» мы очутились в довольно неприятном положении. У нас не было постоянного источника пропитания, так как суда стали реже заходить в бухту, и, что еще хуже, всем туземцам, кроме доброго старого капитана Боба, мы становились уже в тягость. Этому не следовало удивляться; нам приходилось жить за их счет, между тем как им не хватало для себя. К тому же голод подчас толкал нас на мародерство: мы похищали свиней и жарили их в лесу, что отнюдь не доставляло удовольствия их владельцам. При таком положении дел мы решили все вместе отправиться к консулу и, так как это он довел нас до столь бедственного состояния, потребовать от него обеспечения наших нужд.

Когда мы собирались уходить, подручные капитана Боба подняли отчаянный крик и пытались нас не пустить. Хотя до того мы бродили повсюду, где нам хотелось, объединение всех наших сил для специальной экспедиции, видимо, их взволновало. Мы заверили их, что не собираемся напасть на деревню; в конце концов после довольно длительного лопотания они разрешили нам уйти.

Мы направились прямо к резиденции Причарда, где жил консул. Дом этот, как я уже упоминал, очень удобный, с просторной верандой, застекленными окнами и прочими атрибутами культурного жилища. На лужайке впереди тут и там стоят, подобно часовым, стройные пальмы. Канцелярия консула, маленькое отдельное здание, находится тут же, внутри ограды.

Канцелярия оказалась запертой, но на веранде жилого дома мы заметили даму, которая подстригала волосы чопорному пожилому джентльмену в белом низком галстуке; такой мирной домашней картины я не наблюдал с тех пор, как покинул родину. Но матросы во что бы то ни стало хотели повидать Уилсона и уполномочили доктора подойти и вежливо осведомиться о его здоровье.

Пока Долговязый Дух приближался, почтенная чета не сводила с него весьма сурового взгляда, но он, ничуть не смутившись, отвесил степенный поклон и справился о консуле.

Услышав, что он ушел к морю, мы направились в ту сторону. Вскоре нам попался туземец и рассказал, что Уилсон, узнав о нашем появлении, видимо, вздумал избежать встречи. Мы решили разыскать его и, проходя по деревне, неожиданно столкнулись с ним: очевидно, он понял, что всякая попытка ускользнуть от нас бесполезна.

— Что вам от меня надо, мошенники? — воскликнул Уилсон. Такое приветствие вызвало в ответ град весьма крепких выражений. Заинтересовавшись подобным вступлением, вокруг нас стала собираться толпа туземцев; подошло и несколько иностранцев. Застигнутый за разговором с людьми, пользующимися столь сомнительной репутацией, Уилсон пришел в беспокойство и быстро направился к своей канцелярии. Матросы последовали за ним. Взбешенный, он обернулся и предложил нам убраться подобру-поздорову — ему не о чем больше разговаривать с нами; затем, что-то быстро сказав капитану Бобу по-таитянски, он поспешил дальше и не останавливался до тех пор, пока за ним не захлопнулась калитка причардовских ворот.