Достойные друзья! Не спорю с вами я: Старик-шарманщик пел Не лучше соловья. Но — тронет рукоять, — И… — верьте, что порой Он был самостоя — тельнее, чем король! И радость, и печаль Звучали в песне той, Был тих её напев, Старинный и простой… Не знаю, как мне быть! Нельзя ли как-нибудь Шарманку обновить, Шарманщика вернуть? Шарманщик! Эй, шарманщик!.. Шарманщика вернуть! Шарманщик! Эй, шарманщик!.. Шарманщика вернуть… 1963–1964 Девушка из харчевни Любви моей ты боялся зря, — Не так я страшно люблю! Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою. И если ты уходил к другой Или просто был неизвестно где, Мне было довольно того, что твой Плащ висел на гвозде. Когда же, наш мимолётный гость, Ты умчался, новой судьбы ища, Мне было довольно того, что гвоздь Остался после плаща. Теченье дней, шелестенье лет, — Туман, ветер и дождь… А в доме событье — страшнее нет: Из стенки вырвали гвоздь! Туман, и ветер, и шум дождя… Теченье дней, шелестенье лет… Мне было довольно, что от гвоздя Остался маленький след. Когда же и след от гвоздя исчез Под кистью старого маляра, — Мне было довольно того, что след Гвоздя был виден — вчера. Любви моей ты боялся зря, — Не так я страшно люблю! Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою! И в тёплом ветре ловить опять — То скрипок плач, то литавров медь… А что я с этого буду иметь? Того тебе — не понять. 1964 Душа вещей Люблю дома, где вещи не имущество, Где вещи легче лодок на причале. И не люблю вещей без преимущества Волшебного общения с вещами. Нет, не в тебе, очаг, твоё могущество. Хоть весь дровами, точно рот словами, Набейся — я и тут не обожгусь ещё, Не будь огонь посредником меж нами. Мне скажут: брось мечты, рисуй действительность; Пиши как есть: сапог, подкову, грушу… Но есть и у действительности видимость, А я ищу под видимостью душу. И повторяю всюду и везде: Не в соли соль. Гвоздь тоже не в гвозде. 1960 Бобры
В зоопарке в тесноватой клетке Беззаботно жили два бобра, Разгрызая ивовые ветки, Мягкие, с отливом серебра. Но горчил печалью полускрытой Терпкий привкус листьев и коры. «Ну а где же то, за что мы сыты? Где работа?» — думали бобры. Как рабочих к лени приневолишь?! Им бы строить, строить да крепить, А у них для этого всего лишь… Пополам расколотый кирпич! Подошли бобры к нему вплотную, Половину подняли с трудом, С важностью взвалили на другую… Из чего же дальше строить дом? Что же дальше делать им? Не знают. Приутихли. Сумрачно глядят. Сгорбились. О чем-то вспоминают. И зелёных веток — не едят. 1960-е «Баклажаны бока отлежали…» Баклажаны бока отлежали, Им наскучили долгие сны. Возле красной кирпичной стены Огуречные плети повяли. Мак потух на ветру, как фонарь; Лепестки, словно отблески света, Разлетелись — и замерли где-то… Солнце в небе — как в море янтарь — В мокрой дымке, похожей на ил… Но ещё лопухи лопушатся, Но ещё петухи петушатся; Чу! — строптивое хлопанье крыл… Лишь один только старенький кочет, Приближенье зимы ощутив, Кукарекнуть для бодрости хочет, Да никак не припомнит мотив И слова… И в зобу застревает Стертый хрип, неосмыслен и ржав, И на месте петух застывает, Бледно-жёлтую ногу поджав. Всплыли в нём ломота и томленье Бледным пальцем грозящей зимы, Мрачен трепет его оперенья, Как пожар за решёткой тюрьмы. Бузиной гребешок багровеет, Льётся блеск ревматичного мха Вдоль по перьям, И холодом веет Чуть заметная тень петуха. Начало 1960-х |
