О, был ли счастлив наш поэт великий, Когда, под шум древес многоязыкий, Кумирами язычества пленён, Он был… христианин? Но, дружный с наважденьем, И вещим, озорным ведомый заблужденьем, ВПОЛНЕ христианином — не был он? Поэт, которому весна стучится в грудь, Пока хоть так, — но счастлив будь! Прозренье редко людям душу греет. А заблуждение не долго длится. Простим часы гармонии певцу; Тому и «многобожие» к лицу, Кто эллинских богов так близко видит лица, Неповторимому доверясь Образцу. Простим полуневеденье блаженных Воспитаннику статуй совершенных! Что вкруг него? Античность во плоти, Чьи духи осязаемы почти… И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных. Судьба ль тебе назначила, Поэт, Быть одиноким даже и со свитой? Жить отрицаньем, но… во цвете лет? Безверие питать. Однако ж под защитой Таинственных божеств Эллады знаменитой. Но в миг младоязычества (игрой Беззвучной схвачен изваяний рой Улыбчивый…) — «Фернейский злой крикун» При них же… И настройку вещих струн Фернейцу приписать так хочется порой! Твоей прохладой, мрамор ключевой, И свежей тяжестью листвы над головой, И виршей звонких записью живой Не знаешь иногда — кому обязан: Наивным грекам? Царскосельским вязам? Или сарказму радостно-кривой Усмешки вашей, искуситель старый, Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый? Святой Господь, помилуй и спаси Людей, меж нигилизма и красы Увязнувших, пленясь неравной парой! Забыв, что дале — ад; забыв, что на Руси Оглядка надобна; что ментор хитроярый Весь круг полётов пленника следит, — Опомнись! И спроси, доверчивый пиит: Кто, ежели не Бог, безумца защитит? Не поздно ли? Тогда… Зачем так дивно веет Теплом — ослабевающий закат От невесомых лиственных громад, От их цветного дырчатого мрака? (Бывает мрак, но радужный, однако!); Зачем ты счастлив? Ах! Ещё успеет Исправиться неисправимый бард! Хоть и не Феб его накажет за азарт, Не Пан и не Гермес, — проказливые дети, А тот безбожный мим, Что примешал своё изображенье к ним, Не веруя ни в них и ни во что на свете; Ни в радость, ни в друзей, ни в стоящих врагов, Ни в христианских, ни в языческих богов… О! Там, где Царское, где Павловск, Петергоф С их европейским сном, укромным и пригожим, Ещё не дрогнули перед лицом снегов, Где путник всё ещё не схвачен бездорожьем, — Легко мешает он язычество с безбожьем, А солнечный Олимп — с вольтеровым подножьем, Как воду и вино… И в идолах досель Ещё равны ему Гудон и Пракситель, Вольтер — и светлый Феб; не видит он вражды их,— Взращённых, мнится, в родственных стихиях; И то! — ведь лиственный един над ними свод: За небожителя и леший тут сойдёт. А ты, — доверчивый сын творческого жара, Поклонник идолов от мала и до стара, Вестимо, знамо, ты «язычник» не всерьёз! Но блеск античных снов, Но пир счастливых грёз, Безверия в душе твоей смягчив удары, Замаскирует лик надвинувшейся кары, Не даст отпутаться от многих тонких пут… И этот каменный потатчик — тут как тут: Рад яды расточать и старческие чары И жёлчный смех мешать с аккордами кифары, — Как будто и его в Элладе с мёдом ждут! И просят у него, почти как снисхожденья, Немного уксусу для целей возрожденья! Стой, пиротехник зла и учредитель смут, — Богов не тронь! в тебе они ВТРОЙНЕ умрут! Дела твои — не загляденье; — Вот, — прокричит людской, хотя и поздний, суд, — Вот верх паденья! Низ паденья! …А годы мчатся вскачь. Вопросы есть? О, есть! И нечисть, как всегда, их за народ решает. И век не устаёт умам тенёта плесть. А для инспекции — видоков приглашает… Что духу времени твоё вино с водой? Гляди, — ещё не то ещё не с тем смешает Сей ветренник полуседой!.. А что же, мсьё Вольтер, твой первый ученик? Ты упустил его, «единственный старик». Держись! Тебе ещё увидеть остаётся, Как (словно брезгая достичь твоих седин) На чернорецкий снег Падёт ХРИСТИАНИН. И ХРИСТИАНСКАЯ из раны кровь прольётся. Август 1996 Исповедь «мимозы»
Кто верит, что я «ничего не видала, От подлинной жизни в отрыве», — Не знает, Что я далеко забредала И видела почки на иве. Я видела снег, облепивший полозья, И зелень рассады под градом И то, как, набычась, мотает предфозье Цветами, растущими рядом. |