О воспоминаниях Михаила Васильевича Нестерова [1]

Вступительная статья

За последние полтора десятилетия отечественная мемуаристика пополнилась чрезвычайно ценными в познавательно-историческом, художественном и психологическом отношении воспоминаниями ряда крупных политических деятелей, ученых, литераторов, деятелей искусства и частных лиц. Определенную роль сыграло в этом процессе освобождение печати от цензурных запретов, что увеличило число «воспоминателей» и обеспечило высокое качество неподцензурных текстов. А интерес к далекому и не столь далекому прошлому всегда среди наших читателей был велик.

Русские художники оставили после себя ценнейшие мемуары. Например, Ф. И. Иордан с его бесхитростными, и тем самым особенно ценными «Записками ректора и профессора Академии художеств» или воспоминания наших современников, таких как В. М. Конашевич, Н. В. Кузьмин, давших образцы прекрасной русской прозы. Многие крупные живописцы, скульпторы, графики пробовали свои силы в этом жанре. Вклад их в русскую мемуаристику значителен. Тут и блестящее «Далекое близкое» И. Е. Репина, и увлекательные рассказы о прошлом К. А. Коровина, в которых он изливал свою тоску по родине, и очень содержательные «Автобиографические записки» А. П. Остроумовой-Лебедевой, и такие же одухотворенные, как и его искусство, «Воспоминания» М. В. Добужинского, и, конечно, новаторские по сути и форме повести К. С. Петрова-Водкина. Среди них выделяется имеющий огромное историческое и художественное значение «роман жизни» А. Н. Бенуа, к которому примыкают не только воспоминание-исследование «Происхождение Мира искусства» и ряд блистательных «Художественных писем» (дореволюционного и эмигрантского периодов), но и вышедшие только что в свет — благодаря созданной А. И. Солженицыным серии «Наше наследие» — его же дневники (дополненные воспоминаниями) «1916–1917–1918 годы». Среди мемуаристов-художников можно назвать С. А. Виноградова, С. А. Щербатова, А. Я. Головина, М. С. Сарьяна, С. Т. Коненкова и мастеров следующих за ними поколений, таких, например, как В. И. Курдов.

В чем причина тяготения мастеров изобразительного искусства к самовыражению в литературе? В стремлении ли к повествовательности, к рассказу, подчас подавляемом, сознательно или бессознательно, в их основной творческой деятельности? В затаенном ли страхе не высказаться до конца в картинах, скульптуре, графике? Или просто в сильнейшем творческом потенциале? Ответ на этот вопрос могут дать в первую очередь ученые, занимающиеся психологией творчества. Мы же лишь подчеркиваем такую закономерность — художники «вспоминают», пожалуй, охотнее, чем актеры, и во всяком случае, значительно чаще, чем музыканты.

Воспоминания М. В. Нестерова (1862–1942) — одного из крупнейших русских живописцев конца XIX — первой половины XX века, безусловно, относятся к числу интереснейших и значительных. Текст мемуаров художника, предлагаемый читателю, впервые воспроизведен практически полностью, без купюр. По сравнению с первым и вторым изданиями в 1985 и 1989 годах он не только увеличен примерно на треть, но, главное, значительно обогащен и углублен за счет восстановленных купюр.

Читатель не впервые встречается с М. В. Нестеровым как с писателем, безусловно, талантливым и, употребляя излюбленное слово самого живописца, — «своеобычным». Дважды, на грани 1941/42 года и в 1959 году, издавалась его книга «Давние дни», содержащая литературные портреты современников — художников, ученых, актеров, моделей его живописных портретов. Крупным мастером слова оказался Нестеров и в частично опубликованном эпистолярном наследии — в 1968 году (М. В. Нестеров. Из писем; 661 письмо полностью или в отрывках), и в расширенном виде — в 1988 году (М. В. Нестеров. Письма; 844 письма). В 1985 году вышли в свет — в издательстве «Советский художник» — «Воспоминания» М. В. Нестерова, посвященные его жизни и творчеству до Октябрьской революции, к сожалению, с большими купюрами. Теперь мы имеем возможность представить воспоминания М. В. Нестерова, озаглавленные им «О пережитом», без изъятий и конъюнктурных искажений.

Однако прежде, чем переходить к анализу этих воспоминаний, остановимся на особенностях единственного в своем роде творческого пути «своеобычного» русского живописца.

Михаил Васильевич Нестеров как художник первой величины — явление в нашем искусстве в известном смысле уникальное. Может быть, это звучит теперь почти трюизмом, но он по сути прожил не одну, а две «жизни в искусстве».

В начале 1880-х годов — то есть в период своего учения в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве и Академии художеств в Петербурге — преданный и восторженный ученик Перова и отчасти Крамского, он в течение нескольких лет, став дипломированным живописцем, ищет свое место в художественной жизни, переходя от «бытового анекдота» в духе В. Маковского то к портрету, то к картинам на малозначительные исторические сюжеты. Лишь во второй половине этого десятилетия, пережив глубокое горе — смерть молодой жены, — потрясшее необычайно чуткого, впечатлительного Нестерова, он резко порывает с передвижническим реализмом и мелкотемьем. Художник открывает для себя область живописи, в которой особенно ясно должно было воплотиться то, что он определял как умение проникнуть в «душу темы», свойственное в большой мере его учителю — Перову. Нестеров пишет картину «Христова невеста» (1887), своеобразную поэтическую живописную метафору — памятник своей покойной жене, в работе над которой «изживает долю своего горя». В этой лирической исповеди ясно ощущается новая нота — отход от повседневности, от прозы «мира сего». И развивая найденное, он в следующем, 1888 году создает картину «Пустынник», в которой с неюношеской твердостью и определенностью прозвучало credo Нестерова.

Кроткий, совсем немудрый старик, нежно любящий все живое и сам как бы часть среднерусской природы, стал олицетворением душевного покоя и равновесия, к которым стремился неуемный в творческих исканиях, стремлениях и страстях художник. А через год Нестеров пишет свою первую картину «Сергиевского цикла» — «Видение отроку Варфоломею», в которой поэтизирует Русь, русскую природу, стремясь найти нравственный идеал в глубоко и искренне верующем человеке далекого прошлого России — преп. Сергии Радонежском. Обе эти картины сразу же ввели его в круг молодых художников, воспитанных под эгидой передвижников, но все решительнее переходящих в оппозицию к основным тенденциям живописи своих учителей и предшественников. Это — члены так называемого «Абрамцевского кружка» — М. А. Врубель, К. А. Коровин, В. А. Серов, И. И. Левитан, А. М. Васнецов, И. С. Остроухов, Е. Д. Поленова, М. В. Якунчикова. В течение девяностых годов Нестеров оказывается одним из ведущих мастеров нового направления, с которым в конце века сблизятся петербуржцы-мирискусники во главе с А. Н. Бенуа. Все они в той или иной мере стремились к обновлению искусства, к одухотворению его, к выработке гибкого и выразительного живописного языка, не посягая еще в ту пору на основы реалистического метода второй половины XIX века. В основе их миропонимания, за исключением, может быть, лишь Врубеля и вышедшего на сцену в последние годы века Борисова-Мусатова, лежала вера в живописную познаваемость зримого мира, ставшего для них только богаче, изменчивее, подвижнее, чем для их предшественников. Стремления их в большой мере определялись словами Нестерова, ставшего к этому времени создателем своего живописного мира, с особым «нестеровским» пейзажем, в котором живут одухотворенные действующие лица, опоэтизированные леса, поля, холмы и реки его родины. «Формулировать новое искусство можно так: искание живой души, живых форм, живой красоты в природе, в мыслях, сердце, словом, повсюду»^[2]. Вместе с тем было бы неверным пытаться увидеть в творчестве самого Нестерова и ряда художников — его сверстников и в эти годы соратников да и мастеров меньшего масштаба, но идущих тем же путем поисков нового в живописи, не только тематическое, но и стилевое единообразие. Если рассматривать новую живопись рубежа века в целом, то можно говорить о сосуществовании в ней расширенного и углубленного понимания «классического» реализма XIX века с импрессионистическими тенденциями и элементами модерна.