В разгар событий, не убоявшись разъяренной толпы, Никон не только спрятал на своем подворье воеводу Хилкова, но и публично предал анафеме бунтовщиков. Это только подлило масла в огонь. Владыку сбили с ног, гвоздили кулаками, швыряли в него камнями. «Лежу в конце живота, —писал Никон царю, — харкаю кровью, и живот весь распух. Чаю скорой смерти, маслом соборовался».

Несмотря на жестокие побои, Никон повел себя в дальнейшем весьма здраво. Он уговорил царя простить новгородцев, понимая, что это самый простой способ разрешить кризис. Воевода Хилков был сменен. Зерно завезли из Низовых земель. Людям разъяснили причины, по которым хлеб надо продавать в Швецию. Накал страстей снизился, и царское войско вошло в город без сопротивления. Сначала власти собирались казнить зачинщиков бунта, но затем под влиянием Никона царь отменил приговор.

Это было не единственное столкновение новгородцев с будущим патриархом. Несмотря на утрату независимости, кровавые расправы, город сохранил «необщее выражение своего лица», прежде всего во всем, что касалось веры. Сохранилась выборность уличанского духовенства, горожане по-прежнему считали себя хозяевами своих храмов, но, главное, своих душ.

Никон же, едва появившись в Новгороде, начал решительные перемены. Вместо древненовгородских унисонных распевов он ввел киевское четырёхголосное (т.е. партесное, католическое по происхождению и духу) пение. Одновременно началась бурная строительная деятельность нового владыки, частью которой стала внутренняя перестройка Софийского собора («хотел соборную церковь Софею Премудрость рушить и столпы ломать»). С этим новгородцы смириться не могли. Разъяренные прихожане вышвырнули строительные леса из собора и намяли бока строителям. Затем прихожане отправились к митрополиту Никону и предупредили его о том, что без своего согласия ничего переделывать в Софии не позволят. Этим дело не ограничилось. В Москву была отправлена челобитная на имя государя Алексея Михайловича с жалобой на самоуправство митрополита, в которой объявлялось, что святая София построена «по ангельскому благовестию» и они не позволят «портить её старину» кому бы то ни было.

Никону пришлось отступить, но став в 1652 году митрополитом всея Руси (царь Алексей Михайлович на коленях публично умолял его принять этот сан), он продолжил начатые в Новгороде реформы уже в масштабах всей страны. Начался раскол, причем именно новгородская епархия стала главной ареной столкновения никоновской и старообрядческой церквей.

В петровские времена родилось предание о героическом поступке новгородского купца Иголкина. Оказавшись в Швеции по торговым делам, этот купец в начале Северной войны был вместе с другими русскими заключен в крепость. Новгородец понимал шведский язык и однажды услышал от стоявших на карауле солдат бранные слова о царе Петре I. Иголкин пытался увещевать их, просил, чтобы они прекратили оскорблять помазанника Божьего, но те продолжали свой дерзкий разговор, называя Петра жалким трусом. Купец обратился к начальнику караула и попросил его унять часовых, но тот лишь рассмеялся. Тогда Иголкин выхватил у одного из солдат ружье и заколол штыком обоих. На допросе Иголкин заявил, что он не злодей, поскольку вступился за честь своего государя и тем самым исполнил свой долг. Когда об этом узнал Карл XII, он воскликнул: «В столь грубом народе столь великий человек!» Тронутый поступком Иголкина, он приказал освободить его и отправить домой, препроводив с ним к Петру письмо, в котором поздравлял царя с таким подданным, каких у него самого нет или очень мало. Петр наградил купца золотым кафтаном и устроил в его честь званый пир.

Подвиг новгородского купца был увековечен картиной профессора живописи В.К. Шебуева и народной драме Н.А. Полевого «Иголкин, купец новгородский».

Трудно сказать, что в этой истории достоверно, а что следует отнести к жанру патриотической легенды. Вполне вероятно, что в основу предания лег какой-то реальный эпизод времен Северной войны. Фамилия купцов Иголкиных известна в Новгороде, в источниках XVII века упоминаются пятиконецкий староста Елисей Иголкин и его сын Иван. Правда, нет данных о том, что кто-то из них совершал торговые поездки в Швецию.

Зато нет никаких оснований для сомнений в патриотизме новгородцев в годы Северной войны. В Полтавской битве именно Новгородский полк принял на себя первый, самый страшный удар шведов. Накануне битвы перебежавший к шведам унтер-офицер сказал им, что наименее боеспособный полк новобранцев одет в мундиры серого цвета, и Карл XII решил нанести удар по нему. Однако Петр, предвидя такое развитие событий, приказал переодеть в серые мундиры солдат одного из лучших полков — Новгородского. Силами двух батальонов шведам удалось потеснить первый батальон новгородцев и прорвать первую линию русских войск. Увидев это, Петр лично повел в контратаку второй новгородский батальон. Впоследствии Меншиков говорил, что он «предстал в самое лютейшее и погибельнейшее время». Не выдержав стремительного удара новгородцев, ведомых царем, шведы дрогнули и отступили, прорыв был ликвидирован. При этом одна пуля пробила шляпу Петра, вторая попала в висевший на груди крест, третья застряла в седле.

Уже в первые годы Северной войны Русское государство вернуло утраченные в начале XVII века новгородские земли. На их территории была образована Ингерманландская (Петербургская) губерния, в состав которой вошел Новгород с пригородами. На плечи новгородцев легли все тяготы военного времени. Они содержали расквартированные на их территории войска, несли тяжелую податную повинность, строили новую столицу.

На дороге между Петербургом и Москвой внимание русских и иностранных путешественников привлекал расположенный в живописном месте среди холмов и озер Валдай, снискавший славу «русской Швейцарии». Они отмечали, что «с давних пор Валдай известен также своими колокольчиками».

Но, пожалуй, больше всего Валдай был известен «любовным расположением жителей», с проявлениями этой разновидности «гостеприимного гетеризма» здесь сталкивались как русские, так и иностранные путешественники уже в XVIII веке.

О «непотребных ямских девках в известном по распутству селе Валдае» упоминал в своих «Записках» Г.Р. Державин. В «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищев писал: «Сей городок достопамятен в рассуждении любовного расположения его жителей, а особливо женщин незамужних. Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок?»

О веселом нраве валдайских красавиц были наслышаны и иностранцы. Встречу с ними предвкушал пылкий испанец Франсиско Миранда, проезжавший через Валдай в 1787 году: «В одиннадцать часов вечера… приехали в город Валдай, известный красотой и свободными нравами здешних женщин. Меня хотели разместить на почтовом дворе, но дом оказался настолько неприглядным, что я отправился за две версты в городскую гостиницу, которую мне указали две девицы, торговавшие кренделями….Я улегся спать, предвкушая завтрашнюю встречу с местными красавицами. Утром лил дождь, и ни одна из служительниц Венеры, коими столь славятся эти края, так и не появилась….Было уже девять часов, когда я покинул гостиницу и, проезжая по улицам, видел сих прелестниц, но они не показались мне обольстительными».

О валдайских торговках баранками, «чья бесстрашная навязчивость не дает чужестранцу ни минуты покоя», писал литератор Франсуа Ансело, останавливавшийся в Валдае в 1826 году: «Если он остановился здесь на ночь, посягательства возобновляются, ибо эти торговки, большей частью молоденькие и хорошенькие, занимаются не только открытым промыслом, но и тайным, менее невинным и более выгодным. Хозяйки гостиниц, их сообщницы и наперстницы, отворяют им двери, и, чтобы сохранить добродетель, путешественник должен призвать на помощь всю свою осторожность».

В 1835 году примерно ту же картину на постоялом дворе Валдая наблюдал швед Юхан Бар: «Путешественнику предстоит ощутить на себе настоящую осаду со стороны прекрасного пола. Завидев повозку, приближающуюся к постоялому двору, со всех сторон туда стайками слетаются торгующие кренделями, так называемыми баранками. Обступив путника со всех сторон, сначала с шумом и смехом они предлагают свой товар, а затем настойчиво навязывают его….Не успел автор выбраться из повозки, как на каждой руке у него оказалось по связке кренделей… Толпа женщин последовала за ним в комнату, где на столе стоял чай и где автору довелось отведать знаменитой форели. Как вкус форели, так и красота местных женщин не оправдали его ожиданий».