Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Минуя верхний голбец, слетел с полатей на пол, выскочил в сени и открыл дверь. Я начал что-то говорить, но дружок опередил:

— Да не сержусь я на тебя, Васька! Не сержусь! Зато знаю теперь, что такое перец. А про лимоны мама рассказала. Они, Вась, тоже не сладкие, а пахучие и потому с ними чай пьют. А еще, знаешь, — заулыбался Димка, — меня подгорновские ребята Лимоном дразнят. Сейчас и у меня прозвище есть. Теперь я, как и все деревенские. А то Каменских да Каменских!..

Манькин куст

I

Мы с братом Кольшей нежились под окуткой на полатях, когда мама побежала на работу, и только в сенях она вспомнила про вчерашнюю новость:

— Ребята! А и совсем я, было, запамятовала: вчерась директор нам сказывал, что сегодня укажут покос для детдомовских рабочих. Смотрите, никуда вечером не убегайте, ждите меня дома. Ладно?

— Ладно, ладно! — отозвалась за нас сестра Нюрка от печи, где она готовила похлебку на обед.

У нас пропала охота прохлаждаться, мы с Кольшей стали загадывать: где, на угоре или у болота Трохалева, отведут нам косить сено для нашей коровы Маньки?

Пускай мама и не наказывала ничего, однако Кольша сам достал с пятр из-под сарая литовки и начал их налаживать. Наново расклинил кольца — и пятки литовок перестали болтаться, как будто приросли к литовищам. А у тятиной полномерной литовки пятка крепится четырехугольным хомутиком с винтом, и брат аж покраснел, натуго подкручивая винт. Потом он сыромятными концами перевязал ручки, выкатил комелек-коротыш с отбойной бабкой и поплевал на лезвие тятиной литовки, прежде чем оттянуть ее отбойным молотком.

Одну за другой Кольша отбил все пять литовок и опробовал их на крапиве вдоль прясла на заулке. Самую маленькую, четвертную, протянул мне:

— На-ко, Васька, кошни! Да не шабаркни по жердям.

Я тоже помахался в охотку, оголил с заулка прясло огорода Андрея Бателенковых. Ничего, не разучился за зиму: ни разу не воткнул в землю носок литовки и по жердям не изгадал.

А брат добрался до граблей и вил, мне велел смазать дегтем ступицы, спицы, и ободья колес у телеги. Упряжь вся хранилась в чулане и была починена Кольшей давно, еще когда по первому снегу вывезли с Мохового болота накошенную осоку на подстилку Маньке.

Вечером после пастушни Манька подозрительно скосила глаза на телегу с литовками, граблями и вилами. Видно, догадалась, к чему они оказались на телеге, и тревожно дышала, пока Нюрка доила ее посреди ограды. Очутившись в заулке, Манька успокоилась и дотемна паслась на воле. И мы не ложились спать, дожидались маму: сегодня рабочие детдома дометывали зарод для казенных быков…

— Сумерничаете? — удивилась она, и мы по голосу поняли: мама довольна не только нашими приготовлениями к сенокосу, а и чем-то другим, и нам не терпелось узнать — чем?

— Не на угоре нынче станем косить, — устало заговорила мама, и мы насторожились. Мысль у всех одна: где, где же?!

— У Мохового болота вырешили покос. Оно и не ближе, зато сподручнее и травы там лучше. Не крючить по вырубкам, а идти оберучником можно. Опять же у Мохового ляжины, релки и еланки. Чистый покос, без дудок и чащи.

— Милое дело — сено-то возить, ребята! — продолжала мама. — Сколь маеты изведали с угорами: то пенек под передок телеги нагадает, то корова сунется в кусты и воз развалит, то на раскате под угор сено окатится… От Мохового много спокойнее ездить, одно и препятствие — жидкое место между болотинами. А так дорога ровная, уклон берегом не велик, воз не разъедется с телеги.

Новый покос… Леса и поля вокруг Мохового хожены-перехожены нами на сотни рядов. Еще до войны водил нас туда с собой тятя на охоту: сторожить его одежду на берегу, когда он, раздевшись по пояс, уходил к плесам-чистинам стрелять уток. Под вечер мы не столько от комаров, сколько от страха, залезали на какую-нибудь высокую сучковатую березу и смотрели-искали, где засел в скрадке наш отец. Плесины на месте горелин угадывались по таловым кустикам и зелени камыша-рогоза, а тятю находили по выхлопам огня и дыма. И уж совсем в темноте отец выходил из болота, окликал нас с Кольшей, и мы чуть ли не сваливались с лесины.

На релки и еланки бегали брать глубянку, там — два года минуло, а не забывается обида — впервые в жизни нас ограбил Санко Илюхиных. Выскочил из кустов с оравой парней помладше себя и отобрал ведро с ягодами. Глубянку по картузам, нам каждому по пинку, а пустое ведро забросил в болотные кочки. Ловко было ему справиться с нами: эвон какой дородный, осенью того же года на фронт его взяли. Теперь Санку пострашнее, чем тогда нам, теперь ему приходится воевать с немцами, а не с сопливыми и ревливыми ребятишками. И приди он вдруг домой по ранению, ясное дело — обижать никого не стал бы. На войне, сказывают, дурь шибко быстро вылетает из человека…

У Мохового позорено нами сорок и ворон и утиных яиц поискано. А грузди и ягоды всегда оттуда начинаются. Обабки здорово там растут, впору литовкой коси, таскать не перетаскать!

Ничего не скажешь — доброе, веселое место дали для покоса: с Юровкой рядом и до поскотины рукой подать.

II

Косить начали с трех ляжин, где стена стеной наросло мятлики и тимофеевки вперемежку с осокой-шумихой. Здесь сено надо взять наперед, иначе совсем затвердеет трава. А как «свалили» ляжины, утрами по росе бойко добрались до релок и еланок. Около полудня уходили крючить на лесных прогалинах листовник — мягкое разнотравье.

Стан облюбовали на бугристом мыске в редких березах. Тут и сухо, и ягоды, и грузди у самого балагана, и старый копанец-колодчик близко.

Пока косили, гребли и метали сено, Маньку гоняли в пастушню. Она отдыхала на поскотине и не знала, откуда ей доведется возить на зиму корм для себя. За три лета военных привыкла корова к сбруе и телеге с тяжелым возом. Сначала и поупрямится, не без того. Своевольная она у нас, побродяжить любит, если не встретишь ее вечером на берегу Маленького озера. Но многих коров Манька выносливее и ни разу не скидывала мертвого теленка. И слабыми не телится: бойкие и живучие у нее телята! Правда, все бродяги по матери и по огородам лазят, как и Манька…

До школы мы успели управиться с покосом, много раньше, чем на угоре. И как только выкопали картошку, спустили ее в голбец и яму, после уроков стали ездить с Кольшей за сеном. Дело привычное. Брат ловко и быстро рубит подкладки и бастрык, а я стаскиваю все к телеге. Манька на привязи в длину вожжей щиплет отаву на ляжинах. Потом брат ровными пластами начинает раскладывать воз, а я утаптываю сено на телеге. Самое трудное — крепко затянуть бастрыком воз. Весу во мне мало, и если я один висну на конце бастрыка — он почти и не наклоняется. Приходится давить его вдвоем и тут же затягивать веревку.

Вот засветло воз наложен, затянут и обобран граблями. Кольша запрягает Маньку, и оба радостно, но без волнения шепчем: «С богом!»

Все бы хорошо: воз не задевает за кусты и лесины, жидкое место замостили палками и чащой — колеса не зарезает. Да вот беда, так беда: завелась у Маньки с первого же дня вредная привычка. На выезде из последнего леса, вблизи дороги, здоровенный куст боярки соединился с таловым — гущина непролазная. В него-то и стала бросаться с возом наша «лошадь». До самого куста идет, как ни в чем не бывало. И как ни карауль ее, как ни ори — внезапно кинется в куст, пока воз не упрется — не остановится.

Первый раз не могли выпятить Маньку на дорогу, и пришлось сваливать сено и перекладывать воз. Жалко было шевелить его, наревелись с Кольшей, да что поделаешь… Переклали, еле задавили бастрыком и в потемках выехали на голый берег Мохового. Уклончик к болоту и не велик, а поползло-поехало сено на левый бок, и как ни старались мы вилами удержать воз — не смогли. На простой телеге не поедешь домой, если бы даже мама не заругалась. Совсем ночью, при одних звездах, начали укладывать сено и третий раз затянули бастрык. Пыхтеть да реветь некогда: километрах в четырех, у Трохалевского болота, заголосили волки.

21
{"b":"204291","o":1}