С Мариной Цветаевой отношения были более земными и человечными. Когда в 1921 году Эренбург уезжал из советской России, Цветаева попросила, чтобы он разыскал за границей ее мужа, Сергея Эфрона, бывшего белого офицера, покинувшего страну вместе с Добровольческой армией. Эренбург выполнил эту очень непростую миссию. Перед отъездом из России Цветаева написала цикл из 11 стихотворений «Сугробы», прощание с Москвой, посвятив его Эренбургу. В мае 1922 года Цветаева с дочерью Ариадной приехала из Москвы в Берлин. Прямо с вокзала они отправились в пансион «Прагердиле». Эренбурги уступили им одну комнату в своем номере, помогли осмотреться в незнакомом городе. Эренбург познакомил Цветаеву с Абрамом Вишняком (хозяином издательства «Геликон»), Романом Гулем, Ремизовым, заботился о ее публикациях, обеспечивал переводами. Ариадна, которой было тогда десять лет, так писала о нем в своих детских дневниках: «Эренбург похож на ежа. А из верхнего и нижнего кармана по любимой черной гладкой трубке. А Любовь Михайловна полная противоположность. Чистая, стройная, с совершенно белым цветом кожи, в белом платье с косыночкой. Похожа на луну по белизне. А Илья Григорьевич как серый тучистый день. Но такие глаза, как у собаки. Эренбург, как царь, курит из своих двух любимых трубок. Мама и Любовь Михайловна курят папиросы»[187].

Эренбурга и Цветаеву связывало общее для обоих «священное нет», в эмигрантской среде оба чувствовали себя изгоями, оба держались в стороне от литературных группировок. Он и сам мог бы сказать о себе словами Марины: «В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое: тамошнее. Содержание как будто „наше“, а голос — „ихний“»[188]. Эренбург не мог не гордиться надписью, которую она сделала на подаренной ему книге стихов «Разлука» (книга вышла в издательстве «Геликон» благодаря стараниям Эренбурга как раз накануне ее приезда в Берлин): «Вам, чья дружба мне дороже любой вражды, и чья вражда мне дороже любой дружбы»[189]. Однако через некоторое время наступает охлаждение. Цветаева, по ее словам, «раздружилась» с Эренбургом, хотя и сохранила к нему благодарность. Причиной послужили отношения, сложившиеся внутри любовного треугольника, вернее, «четырехугольника», в июле 1922 года. У Эренбурга начинается бурный роман с женой Абрама Вишняка Верой, он уезжает с ней на побережье. Цветаева, сама безответно влюбленная в Геликона, вынуждена выслушивать бесконечные жалобы обманутого мужа на «обидчика». От Вишняка она узнает, что Эренбург предлагает тому издать свой цикл стихов «Звериное тепло», написанный по следам романа с Верой. Тут уж Эренбургу достается! «…Продавать книгу стихов, написанных к чужой жене — ее мужу, который тебя и которого ты ненавидишь — низость!»[190] Скоро любовные бури утряслись, чувство благодарности победило, и, уезжая на родину в 1939 году, Цветаева заботливо переписала в тетрадь, которую назвала «Письма друзей», теплые «опекунские» письма Илья Григорьевича к ней. Да и ее дочь, не знавшая обо всех этих перипетиях, до самой его смерти поддерживала с Эренбургом дружеские отношения. Цветаева была одним из тех немногих людей, кому удалось пробиться сквозь воздвигнутую им самим вокруг себя броню и высвободить мощную энергию человеческого тепла, которое он сам назвал «звериным». Другим таким человеком была его дочь Ирина, живущая в Москве с матерью и отчимом Тихоном Сорокиным. Семья едва сводила концы с концами, и Эренбург позаботился о том, чтобы они получали авторские гонорары с российских изданий его книг. В письмах к Марии Шкапской он справляется о здоровье Ирины, о ее настроении, просит навестить семью, передать подарки. Ирина Ильинична прочтет эти письма только после смерти отца, и только тогда ей откроется вся сила его любви, о которой она и не подозревала.

В 1922 году Эренбург закончил две книги — «Тринадцать трубок» и «Жизнь и гибель Николая Курбова», а также подготовил поэтический сборник «Опустошающая любовь». В следующем году он заканчивает «Трест Д.Е. История гибели Европы» и книгу стихов «Звериное тепло». Он работает все время, не давая себе передышки — в кафе, дома, на отдыхе. Он собирает обильные дивиденды с успеха, которые принес ему «Хулио Хуренито»: роман только что вышел в Москве с предисловием Бухарина, Ленину понравилось, как он изображен, нарком просвещения Луначарский выделил Эренбурга среди других писателей-эмигрантов: «Его последние книги, появляющиеся за границей <…> стоят выше всей русской эмигрантской литературы и занимают важное место в русской литературе наших дней», и посоветовал ему попробовать себя в драматургии[191]. В конце концов Эренбург добился признания и у тех, чье мнение было для него самым важным, — у «Серапионовых братьев». Оценка, которую дал роману Замятин, превзошла все ожидания: «Эренбург, быть может, самый современный из всех русских писателей и здешних, и тамошних: он так живо ощущает пришествие Интернационала, что уже сделал себя не русским, а всеевропейским писателем, писателем-эсперантистом»[192].

И все же тот бешеный темп, который он себе навязал, не всегда благотворен. Критики и друзья все чаще упрекают его в халтуре. Конечно, он мог бы утешиться комплиментом «формалиста» Шкловского: «В нем (Эренбурге) хорошо то, что он не продолжает традиций великой русской литературы и предпочитает писать „плохие вещи“»[193]. Но такой комплимент слабоват. Ведь каждый раз, приступая к новой книге, он надеется создать нечто великое. Так было и с романом «Жизнь и гибель Николая Курбова»: «Я завядаю перед трудностью работы романа. Ответств<енность> темы, сложность сюжета, ритм меня доконают. Это самое трудное из всего, что я делал в моей жизни… Замысел отважен: гибель неотвратимая, т. е. трагедия сильного „конструктивного“ человека. Вот эту книгу я писал с великим трудом. Правда, я почти заболел от нее»[194].

Итак, работа над романом о Курбове проходит под знаком «ответственности». Николай Курбов — один из первых чекистов в русской литературе[195]. Он родился еще до революции и люто ненавидит царский режим, при котором вырос. Он мечтает о новом идеальном обществе (схема этой «мечты» заимствована у Брюсова, который, став в 1920 году «ответственным за литературу» в Наркомпросе, изображал эту последнюю в виде геометрических фигур — треугольников, ромбов, квадратов). Сразу же после революции Курбов соглашается занять крупный пост в ВЧК. На этом посту ему, человеку «кристально честному», но не забывшему прошлых унижений, приходится подписывать, вместе с двумя своими коллегами-садистами, расстрельные списки. В это время коварный шпион, засланный Антантой (его прототипом стал старинный знакомый автора по Монпарнасу Борис Савинков собственной персоной, мрачный и загадочный), завербовывает молоденькую девушку (круглую сироту!), которая хочет отомстить за жертвы красного террора и за поруганного Христа и соглашается убить Курбова. Однако достаточно того, чтобы они встретились, Он и Она, и обоюдная ненависть превращается в мистическую любовь. Но, увы, не только Любовь поймала в свои сети Курбова: еще более страшную западню ему расставила История. Роковым вечером он узнает, что Партия перешла с позиций военного коммунизма к новой экономической политике. Для Курбова это возврат к старому, крах его идеалов…

Несгибаемый фанатик, неспособный ни на компромисс, ни на сострадание, Курбов воплощает мечту Хулио Хуренито, предрекшего скорое появление людей, которые «не станут украшать палки фиалочками». Впрочем, тут есть существенное отличие: вместо вечного стило, которым вооружен Великий Провокатор, Курбов вынимает из кобуры самый настоящий пистолет и кончает с собой. До сих пор Эренбург, в отличие от Максима Горького или Алексея Толстого, считался писателем аполитичным, чуждавшимся идеологической пропаганды. С «Николаем Курбовым» он переступает эту черту.