— Да она у меня и артистов-то не знает, кроме Никулина, Вицина и Моргунова.

— Ничего, скоро узнает. Вот пройду пробы у Кончаловского… — Кристина в очередной раз укусила себя за губу, после чего, возбужденно сопя, принялась прилаживать на курчавую Венину голову небольшой берет с пышным пером.

— Нет, это невозможно… Я не буду… Я не хочу… — бормотал Веня, напяливая прямо поверх брюк узкие штаны типа белых лосин, сверху на которые еще полагалось надевать пышные короткие штанишки с бантами — под цвет камзола.

— Не бойся — прорвемся! — утешала его Кристина. — Зато ты увидишь, как хорошо у меня получается роль Джульетты. Жалко, что, когда снимался фильм, меня еще не было на свете. Если бы за экранизацию взялись сейчас, я бы уж точно не осталась без работы… — Кристина бросила взгляд на часы. — Все! Примерка окончена. Нам пора бежать и устанавливать декорации…

Народу на открытой площадке собралось неожиданно много. Видимо, заведующая культурной частью сделала Кристине хорошую рекламу. А может быть, погода помогла — всем вдруг захотелось посидеть в теплый вечерок на скамеечках и послушать старого доброго Шекспира.

После пятнадцатиминутного ожидания потертый занавес из бордового бархата наконец раскрылся — и взорам зрителей предстала до боли знакомая картина: белые пластмассовые решетки, увитые искусственными цветами — такими здесь была отделана чуть ли не половина шашлычных и кафе. А люди искушенные вообще могли бы узнать в этом «интерьере» убранство небезызвестного фотосалона — с той разницей, что теперь вместо столика с креслами перед решетками было установлено нечто накрытое красной ковровой дорожкой, какие стелют в коридорах учреждений. Зрителям не полагалось знать, что именно на этот импровизированный холмик Веня будет класть раскрытую книгу с подсказкой.

Кроме решетки, сцена была декорирована живым деревом — вернее, теперь уже полуживым, потому что еще вчера Монтана по заданию Кристины выкорчевал его где-то на диком пляже. Дерево воткнули в ведро с землей, а ведро Кристине пришлось задрапировать зеленым шифоновым платьем-туникой. Это был еще один акт вандализма по отношению к взятой напрокат шикарной одежде Марго.

Постановка началась с того, что под шипящие звуки пластинки «Голоса птиц» (ее Кристина откопала в местной радиорубке) из-за дерева бочком вышел смущенный Веня в надвинутом на самые брови берете и неуверенно сказал:

— «Над шрамом шутит тот, кто не был ранен…»

После этого последовало секундное замешательство — и сверху из-за решетки, словно кукла в кукольном спектакле, появилась девушка в ослепительно белом платье и расшитой жемчугом шапочке. Длинные, завитые в крутые локоны волосы ее были небрежно разбросаны по плечам. Девушка высунулась по пояс и встала, приняв поэтически-мечтательный вид.

В зале захлопали. Кристина еще не произнесла ни слова из своей роли — аплодисменты, видимо, предназначались ее костюму и юной, всепобеждающей красоте. Веня потоптался, пережидая шум, а затем повернулся к залу спиной, вытащил из складок черного плаща томик с закладкой и, раскрыв его, уютно пристроился на одном колене перед накрытым ковром возвышением. Теперь из зала был виден только ниспадающий черный плащ, выше — кудрявый Бенин затылок, а еще выше — красный берет с белым пером. Зрителям предлагалось запомнить Ромео именно таким.

Когда Веня, изо всех сил стараясь правильно выговаривать текст, начал читать первый длинный монолог влюбленного, из зала тут же раздались крики и свист.

— Громче! — кричали зрители с последних рядов. — Что он там бормочет?

Кристина обеспокоенно взглянула в зал. «Господи, скорей бы начались мои слова… Скорей бы…» — заклинала про себя она.

Тут Веня начал безбожно путаться в тексте и пригибаться, чтобы получше рассмотреть непонятные слова. Положение становилось все более отчаянным. «Нет, надо немедленно прекращать эту парашу», — подумала Кристина, имея в виду первый монолог Ромео. Перебежав по подставленной внизу скамеечке с одного конца своего «балкона» на другой, она мгновенно завладела вниманием зрительного зала и выкрикнула свою реплику раньше, чем положено:

— О, горе мне!

Она произнесла эти слова без ожидаемого пафоса, а со всей досадой и злостью, которые в данный момент испытывала. К счастью, образ «оторвы», который она хотела воссоздать из классической Джульетты, вполне допускал такую реакцию юной дочери Капулетти.

Перехватив удивленный взгляд «Ромео», Кристина глазами сделала ему знак, чтобы он перескочил к тексту после ее реплики. Но, видимо, Веня ее не понял — и стал дальше ковыряться в первом длинном монологе. Тогда Кристина снова, теперь уже более настойчиво, воздев к небу руки, воскликнула:

— О горе, горе мне!

Веня замолчал, а потом почти с вопросительной интонацией произнес свою следующую реплику:

— Она сказала что-то?.. О, говори, мой светозарный ангел!.. — Кристина усиленно заморгала ресницами в знак одобрения, и Веня угрюмо продолжал: — Ты надо мной сияешь в мраке ночи…

После этого дело пошло немного поживее. Реплики Джульетты стали более длинными, и, пока Кристина их произносила, зал сидел, не шелохнувшись. Веня тоже проглотил первое волнение, и теперь в его «игре» появилась даже некоторая пылкость.

Когда Веня дошел до слов «Я не знаю, как мне себя по имени назвать…», Кристина мгновенно вспомнила Монтану и почувствовала, как горло ей сжимает волна ярости. Наверное, если бы в эту секунду он подвернулся ей под руку, она бы задушила его собственными руками…

Кристина отбросила посторонние мысли и вновь полностью отдалась роли. Кое-как они с Веней добрались до финальной сцены с прощанием и поцелуем.

— «Ужель, не уплатив, меня покинешь?» — спросил, в кои-то веки подняв глаза от книжки, «Ромео».

Кристина вдруг представила себе, как Веня говорит эту фразу кому-нибудь из своих клиентов, и едва удержалась, чтобы не засмеяться.

— «Какой же платы хочешь ты сегодня?» — лукаво продолжала игру она.

— «Любовной клятвы — за мою в обмен».

— «Хм… — артистично пожала плечами Кристина. — Ее дала я раньше, чем просил ты… Но… хорошо б ее обратно взять!»

Дело неумолимо шло к поцелую. И вот в самый ответственный момент, когда Кристина уже собралась, балансируя на одной ноге, перегнуться через решетку, вдруг кончилась пластинка, и игла стала прыгать на месте, производя невообразимый скрежет.

— Черт бы ее побрал! — шепотом выругалась Кристина.

Надо было срочно что-то делать. В зале уже начинались первые смешки. И вдруг ее осенило.

— «В доме шум! — вскричала она, тревожно оглядываясь. — Прости, мой друг… Кормилица! Иду! Прекрасный мой Монтекки, будь мне верен! Но… подожди немного — я вернусь…» — И Кристина исчезла за решеткой, сорвав бурю аплодисментов. Никто из зрителей не догадался, что для того, чтобы спасти положение, Кристине пришлось опять пропустить несколько реплик.

Когда она вернулась, пластинка снова играла, оглашая сцену трелями и чириканьем. Началась сцена с бесконечными уходами и приходами сначала Джульетты, а потом Ромео. Веня уже читал текст с таким видом, будто был не рад очередному появлению на балконе своей возлюбленной. Возможно, это он подействовал на Кристину своим напряженным биополем, но только в один из «уходов» она с криком «Ромео!» запуталась в подоле своего длинного платья и, всплеснув в воздухе руками, с грохотом рухнула со скамейки.

В зале поднялся шум. Трудно было разобрать, каких возгласов было больше — возмущенных или сочувствующих. Однако Кристина быстро исправила ситуацию. Вылезая из-за решетки и поправляя спутанные волосы, она произнесла фразу, которой на самом деле у Шекспира не было:

— Ромео! Милый! На балконе, с тобой беседуя, я до утра стоять готова… Но только ноги уж меня не держат… — После этого она продолжала уже по тексту: — «Когда мне завтра прислать к тебе?»

Зал с удовольствием принял такое объяснение ее падения, и спектакль продолжался. Кристина уже готова была облегченно вздохнуть и перекреститься… Но тут последовал самый страшный и сокрушительный удар, которого не ожидал никто. В разгар игры на сцене вдруг появился длинноволосый молодой человек в джинсах и футболке. Кристина растерянным голосом закончила свою реплику: