Когда он проповедовал на склоне горы Стило — как давно это было, словно в другой жизни! — ему хотелось, чтобы все участники заговора ощутили себя братьями, членами единой семьи, чтобы ничто не могло поколебать их преданность и верность. Увы, он этого не добился, не успел. Не успел! Когда он начнет все сначала… Не вернее ли будет сказать не «когда он начнет», а «если он начнет»?

Бессмысленно думать об этом. Но если гнать такие мысли от себя, черная тоска охватит душу. Он не может дышать, если у него нет цели. Пока он жив, он будет думать о справедливом и разумном устройстве жизни. Он спросил себя: «Итак, на чем же мы остановились?» Спросил, будто мыслью о суровой действительности прерван не поток его мыслей, а лекция с университетской кафедры. Увы! Нет в Италии такого университета, где ему позволили бы читать лекции.

А может быть, когда-нибудь, как знать… Надо представить себе, в чем проявится великое дружество людей будущего государства. Прежде всего в помощи, оказываемой друг другу на войне, если их свободная родина подвергнется нападению. Дружество укрепит их ряды. Если один из них заболеет или окажется в беде, ему помогут все. Они станут соревноваться в науках, помогая друг другу, взаимно и щедро делясь знаниями. Дружество будет в приветливых словах, которыми каждый с радостью одарит другого. Они станут охотно одалживать друг другу необходимое, а пуще всего — обоюдно помогать в исполнении обязанностей, которые налагает на каждого жизнь. Как назвать их, людей, о которых он мечтает? «Соляриями» — «солнечными людьми» — жителями Города Солнца. Среди соляриев не будет ни разбоя, ни коварных убийств, ни насилий. Они станут осуждать и преследовать неблагодарность, злобу и гнев, небрежение и неуважение друг к другу, надменность, лень и пуще всего — клевету. Ложь будет для них ненавистнее чумы. Вот что мечтал он создать, когда поднимал в Калабрии людей на восстание…

Как непохожа его мечта на окружающую жизнь с ее завистью, своекорыстием, наушничеством, предательством! Чем так испорчен род человеческий? В чем корень зла? Чтобы выкорчевать его, надо разгадать эту печальную тайну, а потом объяснить другим. Когда… Нет, не когда, а если…

Кампанелла ищет ответа. И ему начинает казаться — нашел. Неравенство! Вот причина всех зол. Во всем мире существует великая несправедливость: одни очень бедны, другие чрезвычайно богаты. Так было всегда. Лишь равенством устранится хищничество, надменная гордость, изнеженность, ненависть. О том, что мир разделен на бедных и богатых, писали еще древние мудрецы. Но о том же пелось в калабрийских песнях. Когда появляется на свет богач, говорится в них, у него уже есть богатые родители. Бедняк, родившись, вступает на дорогу бед и лишений. Богача зовут к богатому столу, бедняк никогда не ест досыта. Если богач наделает долгов, ему дают отсрочку. А бедняка заставляют отдать последнее добро или бросают в тюрьму. Когда умирает богатый, ему ставят золотой крест, а бедному — крест деревянный.

Что вызывало восстания в Древнем Риме, а в недавние годы — восстания крестьян в Германии? Неравенство! Худшее из зол. Оно порождает все беды и пороки.

Кампанелла много раз повторяет про себя ход своих мыслей, чтобы все запомнить, а потом, когда представится возможность, записать. Записывая, нужно привести всем понятные примеры, рассказать о том, что каждый видит вокруг себя, не задумываясь над злом, а покорно примиряясь с ним. Почему один человек имеет сто тысяч скуди ренты, а тысяча человек не имеет и трех скуди на каждого? Тот, кто имеет сотню тысяч, тратит их на собак, лошадей, шутов, раззолоченную сбрую, продажных женщин. Если бедняк судится с богатым, он не дождется справедливости: его непременно отправят в изгнание или засадят в тюрьму. Богатый же угнетает любого, кого только вздумает. Почему? Судья зависит от богача. Назначен по знакомству с богачом или за большую мзду.

Бароны являются в Неаполь ко двору, расточают там все, что имеют, а вернувшись домой с пустыми руками, начинают сызнова грабить всяческими способами тех, кто беден и подвластен им. Здесь уже нужно спрашивать не «почему?», а «доколе?».

Корень всех зол — неравенство. Но как устранить его? Вот мысль, к которой постоянно возвращается Кампанелла. Долгими днями и бессонными ночами. Он еще не нашел ответа. Ответ возникает перед его умственным взором, как блуждающий огонек во тьме. Возникает и манит, чтобы снова исчезнуть во мгле.

На очные ставки с теми, кто сломался и начал давать показания, вызывали и Дионисия. Тот, верный клятве, которую они дали друг другу, упорно все отрицал. Дионисий в жалких тюремных отрепьях еще больше сходствовал с апостолом древних времен. Говорил медленно, спокойно, уверенно. Только огромные руки комкали край одежды. Кампанелла догадывался, что Дионисий ни в чем не признается. Вместе их на допрос не вызывали ни разу. Зачем судьям очная ставка двух заговорщиков, которые все отрицают? Крамольники только укрепятся в упорстве, вдохновляя друг друга своим примером.

Однако тут произошли важные события. Доменико Петроло, который в Калабрии первым сознался, что принимал участие в заговоре и рассказал все, что знал, теперь понял, какую беду навлек на друзей, терзался муками раскаяния, рыдал, говорил, что наложит на себя руки. Дионисий убедил его, что если он хочет исправить содеянное им зло, то не самоубийством, а отказом от прежних показаний. Кампанелла, ни единым словом не укоряя его за прежнее, обращался к нему в стихах как к другу, говорил, что верит его мужеству. И слабый сломленный человек вдруг объявил трибуналу, что все сказанное им в Калабрии — ложь. Его показания вырваны у него обманом, посулами, угрозами. Узники, видевшие его в тот день, когда он отрекся от прежних показаний, едва узнали Петроло: скорбная складка, прорезавшая его лоб, исчезла, он улыбался! Кампанелла передал, чтобы никто не вздумал попрекнуть Петроло прошлым: все забыто, все прощено, он снова вошел в их чистое братство.

Однако судьи услышали в голосе Петроло, когда он отказывался от показаний, чуть заметную трещину. Он говорил громко и напористо, словно сам себя подхлестывал. Не было в его голосе непоколебимого спокойствия, которое приводило судей в исступление, когда они допрашивали Кампанеллу и Дионисия. Они знали — тот, кто так отрицает их обвинения, часто пытается заглушить свой собственный страх. Пытать? Успеется. Пока что Петроло отправили в карцер.

Карцер находился под землей. Здесь было нестерпимо холодно. Каменный пол заливала ледяная вода, в которой плавали нечистоты. По стенам ползали мокрицы. Петроло оставили в исподнем, приковали к стене короткой цепью, так что он мог сделать только несколько шагов, и заперли. Спать можно было только на осклизлых ступенях, опершись головой о стену. В карцере темно. Ему казалось, если он сделает шаг, он куда-то провалится, повиснув на цепях. Петроло боялся двигаться и не мог оставаться неподвижным — все тело затекало. Скоро он потерял ощущение времени. Пробовал молиться. Помогут ли молитвы? Там, наверху, на тюремном дворе, светило солнце, там его встречали изумленные взгляды тех, кто сдался, дружеские улыбки тех, кто твердо стоит на своем. Там легко чувствовать себя гордым и честным. Но как заставить себя испытывать это чувство, когда ты унизительно полунаг, прикован цепью к стене, окружен вонючей тьмой, когда твои босые ноги стоят в холодной жиже, когда до тебя не доносится ни одного звука, кроме собственного загнанного дыхания и тяжелого звона цепей. Тюремщик, который оборудовал в Кастель Нуово этот карцер, человек изобретательный и забавник, назвал его «ямой для крокодилов». Название он объяснял так: «Тут даже крокодил либо заговорит, либо сдохнет!»

Судьи подобрали ключ к Петроло. Бесценная вещь опыт! Петроло мог быть смелым, когда рядом друзья. Он не умел оставаться смелым наедине с самим собой. У его мужества было короткое дыхание. Когда не с кем было поделиться своими страхами, не от кого получить поддержку, он сдавался. Темнота и одиночество ввергли его в ужас.