Они разные, эти два калабрийца, два питомца доминиканского ордена. Философские учения никогда особенно не занимали Дионисия. Зато он знал сотни историй о здешних делах, о враждующих родах, о способах, какими суды грабят тяжущихся, об уловках, какими пользуются сильные, чтобы обойти закон, мог с презрением перечислить всех итальянских дворян, что выслуживаются перед испанцами, и с любовью говорил о тех, кто ненавидит чужеземцев. Они разные, эти два калабрийца, но боль за родной край — их общая боль.

Неужели нет силы, способной возродить вначале Калабрию, а потом всю Италию?

Они выбирали для бесед заброшенные тропинки, дальние рощи. Любили говорить на ходу, да и слишком часто встречаться на глазах монастырской братии не следовало. Вот и сейчас они отошли подальше от Стило по берегу пересохшей реки, нашли тень подле буковой рощи. Дионисий расстелил на земле платок, выложил на него домашние хлебцы (о нем все еще преданно заботилась все та же вдова), сладкий лук, кусок сала в розовых прожилках, поставил фляжку вина, высыпал горсть миндаля и вяленого винограда. Поесть любил по-прежнему!

— Благословись, потрапезуем! — сказал он проникновенно.

Перекусили. Дионисий заговорил о фуорушити, не желавших покорствовать ни испанским властям, ни местным баронам, терпеть притеснения испанских солдат, преследования судей. «Фуорушити» — значит «бежавшие». Они бросали жилье, поля и виноградники, уходили в горы. Жить в горах неимоверно трудно, но зато там они свободны. Их стало за эти годы еще больше. Власти называли их бандитами, крестьяне — заступниками.

По тайным тропкам они спускались с гор, нападали на испанские патрули, иногда на гарнизоны, помогали скрыться тем, кому грозила опасность, случалось, освобождали узников. У фуорушити были родные и знакомые в деревнях. От них они узнавали о передвижении испанских отрядов. Крестьяне помогали фуорушити продовольствием, а кто прямо не поддерживал их, все-таки хранил в тайне все, что знал о скрывающихся в горах. И когда где-нибудь находили труп того, кто, соблазнившись посулами или испугавшись угроз, помогал испанцам, власти тщетно искали виновных.

— Кровная месть! — коротко отвечали крестьяне, будто не прислужничество испанцам навлекло на убитого гибель, а давняя вражда семей.

Дионисий рассказывал о фуорушити с воодушевлением. В его рассказах Кампанелла услышал не только восхищение мужеством земляков. Ему послышалась в них большая осведомленность. Дионисий не стал таиться. Да, у него есть среди фуорушити знакомые и даже друзья.

Однако отряды фуорушити малочисленны и каждый сам по себе. Многие из них унесли с собой в горы старое соперничество между деревнями, бог знает когда зародившееся. Каждый из них твердо знает, чего он не хочет. Но чего он хочет? Каким видит он желанное будущее своего края? Удивляться ли тому, что простой фуорушити не смог бы ответить на подобный вопрос, если и Дионисий затруднился ответом, когда Кампанелла спросил, чего он, Дионисий желал бы для Калабрии и Италии. Кампанелла напомнил другу старинную притчу о прутьях. Слабая рука легко переломила каждый по отдельности. Но когда их сложили вместе, пучок не смог сломать даже силач. Не потому ли пучок прутьев стал символом ликторов Римской республики? Дионисий согласился: отряды фуорушити станут силой, если их соединить. Ради чего? Когда Кампанелла вспомнил символ могущества Римской республики, этим было сказано самое важное: республика!

Они представляли себе Калабрию, а затем и Италию, превращенной в республику, res publica — «общее дело»! Прекрасные древние слова пленяли. Республика — общее дело свободных и равных людей, государство справедливости. Пусть воплотится в нем все, о чем говорили и мечтали мудрые из мудрых. Пусть оно будет отечеством всем гражданам, светит всем, греет всех, как солнце.

Дионисий пожал плечами. Кто спорит, прекрасно вернуть на землю Золотой век! Но неужели Кампанелла полагает, что, пусть даже объединив всех фуорушити Калабрии, удастся установить республику? Фуорушити, храбрым, но, увы, покуда темным людям, вряд ли удастся втолковать то, о чем столь поэтически говорит Кампанелла.

Да, великие истины нелегко объяснять людям. И все-таки те, кто обратится к ним, просвещенным, за советом и помощью, должны узнать, чего добиваться не только сегодня, но и в дальнейшем. А пока надо подумать, кто еще кроме фуорушити желает пусть не столь великих, но осязаемых перемен. Крестьяне! Не только те, у кого есть близкие среди бежавших в горы, но все, кому не по силам налоги и поборы. И крестьяне, уже разорившиеся, кому пришлось уйти в города. И беднейшие из горожан. Впрочем, о них нужно подумать особо. Дионисий не знал городского люда. А Кампанелла насмотрелся на него, особенно в Неаполе. Городская знать и богачи пользуются голытьбой в своих интересах, знают, за подачку она готова на все. Таких людей можно нанять, чтобы они забросали грязью и оскорблениями неугодного человека. Среди них можно найти наемных убийц. Святая Служба вербует в их среде осведомителей и лжесвидетелей. Городскую чернь легко запугать, задешево купить, обмануть. Тяжко знать, как извратили нищета и бесправие природу человеческую. Но разве так не было прежде? Когда смелый Брут и его благородные товарищи освободили Рим от диктатуры Цезаря, римская чернь вначале славила смельчаков, но посулами была легко повернута против них. Дионисий нетерпеливо перебил Кампанеллу. Исторические примеры поучительны, но их край не похож на Рим времен Цезаря и Брута. Как действовать сегодня?

Они еще ни разу не произнесли слов «восстание» и «заговор», но понимали: говорят об этом. Они многое взвешивали и обдумывали. Можно ли рассчитывать на помощь дворянских семей, которым не по душе господство испанцев? Пожалуй, можно. У них большой счет обид, они охотно его предъявят. Да и среди священников и монахов найдутся союзники.

— Некоторых я уже нашел, — сказал Дионисий. Он начал было рассказывать о монахах, в которых видит возможных союзников, но Кампанелла перебил его:

— Многие итальянские государи будут рады поражению испанцев на итальянской земле. Есть у Испании и другие могущественные противники — Англия, Франция, Нидерланды.

Дионисий усмехнулся:

— Не отправить ли нам с тобой, брат Томмазо, послов к государям этих стран? Не предложить ли им союз с фуорушити?

Он прав, когда насмешливо говорит об этом. Но что Кампанелле поделать с собой, если он, думая о дне сегодняшнем, то и дело обращается мыслью к прошлому и устремляется воображением в будущее? Что Кампанелле поделать с собой, если, вникая в то, что происходит в родном краю, он не может забыть о нитях, связующих судьбу его родины с тем, что происходит в других странах?

Кампанелла понимал: опасен путь, на который они вступают. Сама их беседа смертельно опасна. Он хотел укрепить решимость друга, да и свою. Стал размышлять вслух:

— Великий Фома Аквинат учил: если земные властители употребляют свою власть во зло подданным и их правление становится тиранией, подданные имеют право восстать, свергая несправедливый порядок и тех, кто стоит в его главе. Сие не мятеж. Мятежниками в таком случае нужно считать тиранов.

Дионисий обрадовался, что друг напомнил ему прекрасное рассуждение святого авторитета. Потом призадумался.

— Помнится, — сказал он, помолчав, — там есть оговорка. Чтобы подданные могли выступить против тиранической власти, они должны заручиться благословением церкви, которая освободит их от повиновения властям.

Кампанелла ответил стремительно, так, как отвечают, когда ответ давно ясен:

— Мы их и освободим. Властью принятого нами монашеского сана.

— Так что же мы будем делать, брат мой Томмазо? — спросил Дионисий. Необычное обращение! Иноки называли друг друга просто «брат». Назвав Кампанеллу «брат мой», Дионисий скрепил этим новое братство, в которое они вступили.

— Так что же будем делать? — повторил Дионисий свой вопрос.

— «В начале было Слово», — кратко ответил Кампанелла.

«В начале было Слово».