В нем не было признаков ни подавленности, ни гордыни. Он вошел, как мог бы войти в знакомый ему дом. Внимательно оглядел членов трибунала. Приветствия не произнес. Не станет призывать благословение господне на тех, по чьему приказу ночью пытали. Судьи важны и сосредоточенны. Первые же вопросы показали, что они осведомлены о времени его вступления в орден, об именах учителей, о выступлении на диспуте, об епитимьи за гордыню, о книге в защиту Телезия, о ссылке в Альтомонте, о бегстве из монастыря, о книгах, которые он читал в библиотеке Сан-Доменико Маджоре, о фразе об отлучении, об истории его первого ареста, о приговоре, которому он не подчинился и бежал из Неаполя. Знают, но въедливо спрашивают обо всем, повторяя каждый вопрос по нескольку раз, каждый раз чуть по-другому. Сбить они его, что ли, хотят, запутать? Наконец раздается вопрос: «Знаешь ли ты, зачем тебя вызвали сюда?» Вопрос задан в соответствии с наставлениями для инквизиторов — не раскрывать сразу обвиняемому его вины, приложить все усилия, чтобы тот назвал ее сам. Может случиться, он назовет вину большую, чем судьи могут ему вменить.

Кампанелла молча покачал головой.

— Отвечай!

— Не знаю!

Лишь в конце долгого допроса председатель трибунала сказал:

— Ты обвиняешься в том, что ты веришь и учишь не согласно с верованиями и учением нашей святой церкви.

— Такой вины я за собой не признаю! — сказал Кампанелла, стараясь, чтобы его слова прозвучали спокойно. Это было трудно. Слова председателя — формальное обвинение в ереси. Разверзлась пропасть. По ту сторону — вся его прежняя жизнь, по эту — он, обвиняемый в ереси. Удастся ли ему когда-нибудь вернуться в прежнюю жизнь?

Дальше все пошло так, как он предполагал: «Мы хотим, чтобы для твоей же пользы ты сознался сам. Ступай и подумай!»

Первое заключение многому научило Кампанеллу. И едва его ввели в зал трибунала для следующего допроса, он сказал:

— Я все обдумал. Мне сознаваться не в чем.

На этот раз судьи решили не затягивать процедуру. Они изменили тактику.

Кампанелле сразу предъявили все обвинения: он обвиняется в сочинении богохульных стихов о спасителе нашем, Господе Иисусе Христе. Откуда это обвинение? И вдруг блеснула догадка. В разгульной компании студентов, где пили, пели, спорили, появился однажды человек, никому не известный, про которого каждый думал, что его пригласил другой. Незнакомец вел смелые речи, чем угодил студентам, а потом прочитал стихи о Христе. Стихи были плохи. Помнится, Кампанелла повторил эти никудышные строки, высмеивая их. И тут же почувствовал на себе внимательный взгляд незнакомца. Показалось?

Затем его обвинили в том, что он написал гнусную книгу, поносящую три религии, среди них и христианскую. Она называется «О трех обманщиках». Кампанелла утверждал, что о богохульной этой книге речи идут уже давно. Он может доказать, что сие богомерзкое сочинение появилось в свет задолго до того, как он, Кампанелла, родился. Судьи начали допытываться, откуда Кампанелла знает эту книгу, когда читал, с кем говорил о ней.

Далее Кампанелла был обвинен в том, что он разделяет взгляды язычника Демокрита. Кампанелла не стал доказывать судьям, что интерес к Демокриту не преступление — ученый должен знать философов прошлого. Он только сказал, что оспаривал некоторые положения Демокрита и может изложить содержание этого труда. Его и слушать не стали: «Мы не на философском диспуте! Отвечай по существу!»

На этот раз инквизиторы добились своего. Кампанелла вернулся в камеру смятенным. Еретик! Он не мог сосредоточиться ни на одном обвинении. Едва он начинал обдумывать, как опровергнуть одно, в уме возникало другое. Если верить судьям, Кларио и Лонго уже многое рассказали. Кампанелла не хочет думать о своих друзьях плохо. Он будет исходить из того, что они держатся так же стойко, как он сам.

На одном из следующих допросов Кампанелла с ужасом понял: некоторые показания против него действительно дал Лонго. Его охватило чувство отвращения к человеку, который был смел в речах, казалось, сочувствовал его мыслям, горячо осуждал пороки князей церкви и прочих сильных мира сего. Потом Кампанелла с раскаянием спохватился: может, это именно Лонго пытали той ночью. А он его судит! Сам Кампанелла еще не прошел через пытку и не знает пока, как поведет себя, если его вздернут на дыбу. Он запрещает себе сомневаться в друзьях.

Однако скоро ему стала ясна вся опасность, ему угрожающая. Здесь бессильны доводы разума. Бессмысленны обращения к справедливости. У этой игры свои дьявольские правила. Безоговорочное признание — вот что нужно неправедным судьям.

Строги были порядки в темнице, толсты стены камер, и все-таки Кампанелле удалось связаться с Кларио. Нашелся тюремщик, который не смог противостоять умению Кампанеллы завоевывать людей. У Кларио на воле могущественные заступники. Он как врач оказал большие услуги эрцгерцогине Марии Габсбургской. Она попыталась помочь Кларио, даже письмо папе написала, но потерпела неудачу. И все-таки положение Кларио в темнице было чуточку облегчено, и он воспользовался этим, чтобы упрочить сношения с Кампанеллой. По некоторым признакам обоим друзьям стало ясно, что для них допрос под пыткой — дело решенное, вопрос дней.

Друзьям Кларио, которые оставались на свободе, удалось связаться с узниками и сообщить: они готовят им побег! В самых мрачных тюрьмах бывают светлые дни. Они наступают тогда, когда утверждается вера в людей.

На воле продумали, как казалось, все. Но побег не состоялся. Их выдали. В тюрьме усилили охрану. Кампанеллу и Кларио избили и заковали в кандалы. Попытка побега — повод для новых обвинений. Пытались уйти от справедливейшего из всех мыслимых судов?! Значит, признали себя виновными. Невиновным зачем бежать?

Падуанские инквизиторы готовились закончить следствие, но из Рима пришел приказ: делом троих будет заниматься римская инквизиция.

Утром из Падуи, громыхая по камням, медленно выкатила повозка. В повозке сидели Кампанелла, Кларио, Лонго. Хотя их руки и ноги в оковах, повозку конвоировали вооруженные конники. Медленно тянется дорога, плывут перед глазами платаны, дубы, шелковицы. Свежий воздух опьяняет. Под стук подков, под скрип колес они могут говорить. Каждый видел, как изменились его друзья, и понимал, что сам изменился не меньше. Сильнее всех сдал Лонго. Его терзала мысль о признаниях, вырванных у него инквизиторами, он чувствовал себя виноватым перед Кампанеллой и Кларио, попытался сказать что-то и зарыдал. Заключение почти свело его с ума. Кларио не смог скрыть своего презрения к Лонго, а Кампанелле стало жаль слабого. Виноват ли он? Виноват ли человек, не способный выдержать долгого страха? Лонго сломался. Не его надобно осуждать, а тех, кто превратил молодого, сильного, умного, веселого человека в жалкое существо, терзаемое ужасом и раскаянием. Кампанелла не хочет его осуждать. Разве может он поручиться за себя в таком положении? Ведь он испытал лишь ничтожную долю страданий, что уготованы узнику инквизиции…

Тяжко путешествие в оковах под неусыпным наблюдением вооруженной стражи. Но все-таки после душных камер они на воздухе. Их освещает солнце и обдувает ветер. Когда стражники останавливаются, чтобы накормить лошадей, узники могут полежать в тени деревьев. Кандалы на руках и ногах мешают устроиться удобно, руки кажутся отмершими, но все-таки под тобой не холодный пол камеры, а теплая земля. Стражники смотрят сквозь пальцы на то, что иной хозяин, сжалившись над беднягами, наваливает им в миски столько еды, сколько они в тюрьме не то что за целый день — за неделю не съедали.

Целителен вид деревьев, холмов, крестьянских домов, облик самих крестьян, занятых своим делом. В Рим Кампанелла въезжал окрепшим. Борьба предстоит трудная. Кажется, он готов к ней.

Грозной громадой возвышается над Тибром Замок Святого Ангела — главная тюрьма инквизиции в Риме. Прохожие стараются обойти ее стороной, а если приходится пройти под ее стенами, незаметно делают из пальцев рожки, которые помогают от бед.