Он настолько предвидел последствия, что заранее попросил одного знакомого принять на себя хлопоты по делам своим и засвидетельствовал по всей форме на его имя доверенность. Там черным по белому написал: «в случае отбытия моего из Иркутска по причинам, от меня не зависящим»!.. Нет, он положительно знал, на что шел, в каталажке достало времени поразмыслить над этим.

Указание Корсакова выполнялось со всею строгостью. До вечера просидел один-одинешенек и в предвидении своем не ошибся, хотя, как выяснилось много позднее, знал не все.

А не знал Михаил Васильевич того, что как раз в те же дни дошел до иркутских верхов с обычным трехмесячным опозданием ноябрьский лист прибавления к «Колоколу», и в нем статья об убийстве Неклюдова, тут же, без сомнений, приписанная ему, Петрашевскому.

…Поздно вечером явился за ним частный пристав, которому было велено доставить арестованного к полицмейстеру на квартиру. Там уже ждала у крыльца почтовая тройка, а в доме Михаил Васильевич увидал Федора Львова в хлопотах над чемоданом. За час до того полицмейстер приехал ко Львову и велел у себя на глазах собрать Петрашевскому вещи.

Доху, кушак, шапку и рукавицы заботливо приготовил казачий сотник, назначенный с ним в дорогу караульным. Как тут было не вспомнить путешествия из Петербурга в Иркутск!

Невеселым вышло прощание с Федором Львовым под полицейским надзором.

Господин полицмейстер не оставлял отеческим попечением до самых триумфальных ворот. И там подошел к повозке — с советом хорошенько закутаться. Пришлось, однако, ему выслушать встречный совет — лучше думать о тех последствиях, которые ждут за содействие в убийстве.

— Моя высылка, — пообещал полицмейстеру Петрашевский, выглядывая из казенной дохи, — никого не спасет от ответственности!

Но напрасно он думал, что на том распрощался с иркутскими властями. На четвертой станции, через сутки пути, когда он и недреманный страж его, сотник, вошли в комнату для приезжих, они увидели там исправника, дружка беклемишевского, осужденного с ним вместе за «разбой скопом» и, подобно Молчанову и всем прочим, как ни в чем не бывало продолжавшего коронную службу.

«Как только прибыл я в Минусинск, я вспомнил о Вас. Вспомнить о Вас в Минусинске было весьма естественно, ибо за несколько лет пред сим эта местность, по благорасположению к Вам и ныне в В. С.[11] безумствующего начальства, предназначалась в место Вашего жительства… Счастливое ли сочетание обстоятельств или Ваше умение дали Вам средства избавиться от этой неприятности, — во всяком случае, это вышло к лучшему, дало Вам возможность сказать громко на весь мир Ваше правдивое слово о бестолковости и безнравственности, с какою совершается все в управлении В. С…Вы этим приобрели полное право на содействие и сочувствие всех людей благородных, патриотов искренних и истинных, а не квасных, невежественных и диких.

В этом смысле и моя деятельность в известной степени всегда была направлена к тому же. Принципы, во имя которых я стал политическим деятелем, меня к тому же обязывали и обязывают. Особенность положения мотивировала особенность проявлений… Я теперь не имею нужды прибегать к научным началам или выводам, чтоб доказывать безумие администрации, разрушительность ее действий для общественного благосостояния… Ее насилие коснулось меня. Этот факт поставил меня в положение истца против местной администрации. Обязанность для меня вести против нее гражданский или уголовный процесс из сего сама собою вытекает. Мои личные интересы требуют того же, чего требует благо общественное, разумно понимаемые интересы всей страны, положить законом пределы для безумного самовластительства сибирских пашей и сатрапов. Это не шуточное дело. Чтоб взяться за него, у меня нет недостатка в нужной для сего решимости, я имею довольно твердости или упорства, чтобы не бросать что-либо от первой неудачи, элемента страха во мне нет… Но эти свойства суть только свойства пассивные или отрицательные для такого дела. Такого рода дела требуют еще многих других качеств, которые можно считать положительными… Мне кажется, что в сем случае обязательно для всякого, сознающего свою недостаточность, отбросив всякое самолюбие в сторону, обратиться с просьбою о нравственном и положительном содействии…

Воззрение на живые общественные силы заставляет меня считать Вас в В. С. едва ли не единственным липом, содействие которого я могу считать во всех отношениях удовлетворительным и надежным…

Те безумные действия, те злоупотребления, в которых Вы смело, громко (и даже несколько снисходительно) обвинили власти, обстоятельства (сделавшие меня истцом против властей тех же) представляют удобный случай — такие факты из области литературы перенести на жесткую почву нашей юрисдикции и сделать их предметом формального ведения судебных учреждений. Они должны явиться как доказательства пристрастия, несправедливости противу меня. Печатное слово и общественное мнение должны дать силу, вес и обеспечить успех такого обвинительного акта.

Жалобу мою на насильственный увоз меня из Ир. я подал министру внутренних. Я послал 9 мая. Копия с нее должна быть из Ир. Вам послана. Если она не отослана, то с сим же письмом к Вам пошлется. Прошение мое может иметь следующие последствия: 1. Оставлено без внимания. 2. За резкость выражений подвергнуть суду или взысканию. В обоих случаях по порядку должен жаловаться в сенат. Как в том, так и в другом случае сторону доказательств — обвинительную часть моего прошения — должно подкрепить фактами. Развить ее, как общее добро сего требует. Это требует хорошей подготовки материалов. Их надо собрать заранее, их надо брать отовсюду, чем их будет более и разнообразнее, тем лучше. В этом отношении очень и очень рассчитываю на Ваше содействие, также и на содействие в известной степени (колико таланта хватит) всех тех, чью душу мутит безумие властей, кому дело прогресса близко к сердцу.

Юридич. сторона дела есть только формальность, которая значение и вес может иметь при известных условиях или сочетании обстоятельств. Если б его не было (я думаю, что на деле противное), то их нужно произвести… Только старым бойцам известны доброта оружия и извороты боевого дела. Решительный боец не пожалеет потерять руку, чтоб видеть голову врага у своих ног. A la guerre comme à la guerre. Pas de grâce[12]…».

(копии — Д.И. Завалишину в Читу; мужу сестры в Петербург: «не для хранения, а для распространения»… А.И. Герцену в Лондон; напечатано в «Колоколе», листы 92, 93, 1861 г.).

«24 февраля 1860 года, подавая в Иркутский губернский суд апелляционную жалобу на неправильное и несогласное с законами решение дела об иске моем с титулярного советника Пермикина, я лично удостоверился, что в оном суде к действительному отправлению судейских обязанностей допущен г. Мефодий Молчанов; для ограждения себя от несправедливости с его стороны я решился воспользоваться предоставленным законами правом отвода судей по подозрению…

Прошением моим об отводе г. Молчанова юридически мотивировалось не только устранение его от занимаемой им должности, но и обусловливалось удаление от должности и прочих лиц, сопричастных к делу умерщвления Неклюдова, что не могло не возбудить противу меня тех лиц, для которых поругания законов, оказывание к ним совершенного пренебрежения не со вчерашнего дня стало делом чести своего рода… Личность моя была для них соблазнительнее всякой другой, так как юридически недействительный приговор 1849 года, и поныне надо мною тяготеющий своими последствиями, делал из меня особенно удобную жертву…

На третий день после подачи мною апелляционной жалобы и прошения об отводе г. генерал-майор Корсаков потребовал меня к себе и приказал посадить меня в полицию, откуда неизвестно по чьему распоряжению я был увезен тогда же ночью под караулом казаков… могу предполагать, что тайный увоз меня из Иркутска был учинен по распоряжению Корсакова, но сего не могу утверждать положительно, ибо таковое распоряжение никем мне по сие время формально не объявлено. Не зная его содержания, я себя, однако ж, считаю вправе сказать заранее, что такие перемещения могут казаться нормальным явлением только присяжным курьерам или при воззрении администрации на все гражданские и экономические отношения с курьерской точки зрения…