— Это легенда. К тому же довольно примитивная!

— Это легенда для тебя. Для нас это истина. И в один прекрасный день ты убедишься в этом.

— Если Алнак мог предугадывать будущее, почему же он тогда не дождался тебя, твоей помощи?

— Нам редко известна наша собственная судьба. Нам ведомы лишь только общие направления развития и судьбы личностей, которые стоят особняком в истории мира. Да, ты прав, всем похитителям снов ведомо будущее, потому что половину своей жизни они проводят вне времени. Для нас нет ни прошлого, ни будущего, только изменяющееся настоящее. Мы свободны от каких-либо конкретных цепей, но бессильны перед судьбой в той же мере, что и другие.

— Я читал о таких представлениях, но мне они довольно-таки чужды.

— Потому что у тебя не было возможности проникнуться ими.

— Ты уже упоминала землю Общих Снов. Это то же самое, что и Родина Плоти?

— Возможно. Мы еще не пришли к единому мнению на этот счет.

Элрик, который почувствовал временное улучшение после снадобья, начал получать удовольствие от разговора, рассматривая его в первую очередь как некую приятную абстракцию. Без рунного меча на боку он испытывал душевную легкость, какой не чувствовал с первых дней своего ухаживания за Си-морил в те относительно спокойные годы, когда растущие амбиции Йиркуна еще не отравляли жизнь мелнибонийского двора.

Он вспомнил эпизод из истории собственного народа.

— Я считал, что мир — это представление о нем тех, кто в нем обитает. Я, помнится, читал об этом в «Лепечущей сфере»: «Разве кто-нибудь может сказать, что есть внешний мир, а что внутренний? То, что мы считаем реальностью, на самом деле может быть лишь порождением фантазии, а то, что мы определяем как сон, может оказаться величайшей истиной». По-моему, такая философия близка к тому, что говоришь ты, госпожа Оуне.

— Довольно близка,— сказала она.— Хотя и представляется мне немного фантастической.

Так они и ехали, разговаривая, словно два ребенка на загородной прогулке, и к заходу солнца добрались до Бронзового шатра. Их снова провели мимо мужчин и женщин, сидевших или лежавших вокруг огромного, поднятого на возвышение ложа, на котором покоилась маленькая девочка, являвшаяся для этих людей символом и смыслом существования.

Элрику показалось, что осветительные жаровни и лампады горели теперь не так ярко, как в прошлый раз, а девочка стала еще бледнее, но он, повернувшись к Райку На Сеему, напустил на себя уверенный вид и сказал:

— На этот раз все будет в порядке.

Оуне, казалось, была согласна со словами Элрика; по ее просьбе тело девочки подняли с кровати и положили на огромную подушку, которая была размещена между двумя другими подушками тоже солидного размера. Она показала альбиносу, что он должен лечь справа от девочки, а сама разместилась слева.

— Возьми ее за руку, мой господин император,— сказала Оуне,— и положи жезл снов крючком так, как это сделал Ал-нак.

Элрик не без трепета подчинился, однако страх он испытывал не за себя, а только за ребенка и за ее народ, за Симорил, которая ждет его в Мелнибонэ, за мальчишку, который молится в Кварцхасаате о возвращении Элрика с драгоценностью, понадобившейся его тюремщику. Когда его рука укрепилась на руке девочки крючком жезла снов, он испытал некое чувство единения, показавшееся ему приятным, но в то же время это прикосновение обжигало его, как самое настоящее пламя. Он смотрел на Оуне, которая сделала то же, что и он.

И тут же Элрик почувствовал, как какая-то сила захватила его, и несколько мгновений его тело словно бы становилось все легче и легче и наконец достигло такого состояния, когда его мог подхватить и унести самый легкий ветерок. Все окружающее словно бы исчезло, теперь он лишь неотчетливо видел Оуне. Казалось, она сосредоточивается.

Он заглянул в лицо Священной Девы, и на мгновение ему показалось, что кожа ее лица стала еще белее, глаза обрели малиновый — как у него — оттенок, и Элрика посетила странная мысль: «Если бы у меня родилась дочь, она была бы такой же...»

А потом кости у него словно начали ломаться, плоть — растворяться, его разум и дух — разрушаться. Он отдался этому ощущению, поскольку теперь, служа целям Оуне, считал это своим долгом; теперь его тело стало потоком воды, вены и кровь — цветными нитями в воздухе, скелет его растекался, как расплавленное серебро, перемешиваясь со скелетом Священной Девы, становился частью ее, а потом утекал куда-то дальше, в пещеры, туннели и темные места, в места, где целые миры существуют в пустотах скал, где голоса обращались к нему и узнавали его, пытались успокоить, или испугать, или сообщить ему истины, которых он не хотел знать. Потом воздух снова стал ярче, и он почувствовал рядом с собой Оуне — она вела его, он держал ее за руку, ее тело было чуть ли не частью его тела, ее голос звучал уверенно и даже весело, как голос человека, идущего к знакомым опасностям, опасностям, которые она преодолевала много раз. Но в голосе ее слышалась какая-то интонация, по которой он понял, что она никогда еще не сталкивалась с такой страшной опасностью, как та, что ждет их теперь, что вероятность их счастливого возвращения в Бронзовый шатер или оазис Серебряного Цветка невелика.

Потом он услышал музыку и понял, что это душа девочки превратилась в звук. Мягкая, печальная, унылая музыка. Такая прекрасная, что, если бы не его нынешняя эфемерная субстанция, он бы разрыдался.

Потом он увидел перед собой синее небо, красную пустыню, простирающуюся к красным горам на горизонте, и испытал странное ощущение, словно он возвращается домой, в землю, которую каким-то образом потерял в детстве, а потом забыл.

Когда Элрик почувствовал, что его кости восстановились, а плоть обрела свои прежние вес и форму, он увидел, что земля, в которую они попали, мало чем отличается от той, которую они покинули. Перед ними простиралась красная пустыня, за которой высились красные горы. Ландшафт казался настолько знакомым, что Элрик обернулся — нет ли здесь Бронзового шатра, но сразу же за его спиной разверзлась бездна — такая огромная, что он не видел ее конца. У него внезапно закружилась голова, и он чуть не потерял равновесия, чем вызвал улыбку Оуне.

Похитительница снов была все в том же своем удобном бархатном и шелковом одеянии.

— Ну вот, принц Элрик, теперь мы и в самом деле на краю света. Выбора у нас практически не осталось, и отступать поздно.

— Я и не думал об этом, моя госпожа,— сказал Элрик.

Приглядевшись, он понял, что горы здесь гораздо выше, чем в том мире, из которого они прибыли, и все наклонены в одну сторону, словно под напором непреодолимого ветра.

— Они похожи на зубы какого-то древнего хищника,— сказала Оуне, зябко поведя плечами, словно она и в самом деле заглядывала в разверзтую пасть,— Нет сомнения в том, что первая часть нашего путешествия приводит нас именно сюда. Эту землю похитители снов называют Саданор, или земля Общих Снов.

— Но тебе, кажется, эти места незнакомы.

— Места могут быть разными. Нам известен только характер этой земли. Детали могут меняться. Но места, куда мы попадаем, часто опасны не потому, что незнакомы нам, а именно из-за своей привычности. Это второе правило похитителя снов.

— Опасайся того, что знакомо.

— Ты хорошо учишься.

Казалось, она слишком уж обрадовалась его ответу, словно сомневалась в собственных представлениях о его качествах и была рада получить лишнее им подтверждение.

Элрик начал в полной мере осознавать степень опасности затеянного предприятия, и его захватило этакое лихое безрассудство, готовность отдаться во власть мгновения — эти качества и делали его столь непохожим на других повелителей Мелнибонэ, чьи жизни были подчинены традициям и желанию во что бы то ни стало сохранить свою власть.

Глаза его загорелись прежним жизнелюбием, и он, улыбнувшись, иронически поклонился и сказал: