С кажущейся медлительностью драконы начали неумолимо приближаться к пиратским кораблям, экипажи которых молили своих богов о чуде.

Они были обречены, это было несомненно. Обречены были все пиратские корабли, а налет таким образом становился бесплодным.

Элрик видел отчаяние на лицах людей, видел, как гнутся под напором пронзительного колдовского ветра мачты пиратских кораблей. Теперь им оставалось только одно — умереть...

Элрик постарался прогнать из головы неопределенность, которая заполняла его мысли. Он вытащил свой испещренный рунами меч и ощутил его пульсирующую злобную силу. Но теперь он ненавидел ее — ведь она вынудила его убить единственное существо, которое он любил. Он отдавал себе отчет в том, насколько его собственная сила зависит от Черного Меча его предков и насколько слабым он будет без него. Он был альбиносом, а это означало, что жизненной энергии у него меньше, чем у обычного человеческого существа.

Туман в его голове сменился красной пеленой страха, и он с дикой и тщетной яростью проклинал надуманные предлоги мести, которые привели его на Мелнибонэ, проклинал тот День, когда согласился возглавить рейд на Имррир, а более всего клял он мертвого Йиркуна и его порочную зависть, которая и стала причиной всех этих предопределенных роком событий.

Но поздно было проклинать все на свете. Воздух наполнился хлопаньем драконьих крыльев — чудовища приближались к спасающемуся бегством пиратскому флоту. Следовало принять какое-то решение; хотя после всего, что случилось, ему не хотелось жить, Элрик все же не желал пасть от рук мелнибонийцев. Он поклялся себе, что умрет только от собственных рук Он принял решение, ненавидя себя.

Он отпустил колдовской ветер, когда драконий яд пролился на палубу находящегося в арьергарде корабля.

Он собрал все свои силы, чтобы послать более сильный ветер в паруса собственного корабля, а его ошеломленные товарищи на внезапно остановившихся кораблях взывали к водной стихии, отчаянно вопрошая о причине такого события. Корабль Элрика несся теперь на всех парусах и имел хороший шанс уйти от драконов. Так он, по крайней мере, надеялся.

Он оставил на произвол судьбы человека, который доверял ему — графа Смиоргана, и смотрел, как яд пролился с небес и поглотил его сверкающим зеленым и алым пламенем. Элрик, этот гордый владыка руин, спасался бегством, стараясь не думать о будущем, и слезы текли по его лицу. Он проклинал тот день, когда злобные боги, не найдя для себя лучшего развлечения, сотворили племя человеческое.

Сзади внезапно вспыхнул ярким жутким пламенем последний из пиратских кораблей, и команда, хотя и благодарная Элрику за то, что избежала судьбы своих товарищей, поглядывала на него с осуждением. А он продолжал рыдать, не обращая на них внимания, великая скорбь разрывала его душу.

День спустя, вечером, у берега острова, называвшегося Пан-Танг, когда их корабль оказался в безопасности и им уже не грозило страшное возмездие со стороны владык драконов и их монстров, Элрик стоял в задумчивости на корме, а команда, с ненавистью и страхом поглядывая на него, шепталась между собой, осуждая его предательство и бессердечную трусость. Казалось, они забыли о собственном страхе и о том, что Элрик спас их.

Элрик размышлял, держа в обеих руках Черный Меч. Буревестник был не просто боевым мечом — это Элрик знал уже не первый год. Теперь альбинос понял и то, что меч обладал сознанием гораздо в большей степени, чем он, Элрик, мог себе это представить. И в то же время зависимость альбиноса от меча была просто ужасающей — Элрик ясно осознал этот непреложный факт.

Но он боялся меча и ненавидел его силу, ненавидел его всей душой за ту неразбериху, что меч сеял в его душе и мыслях. С мучительной неопределенностью взвешивал он клинок в руках, заставляя себя обдумывать все сопутствующие факторы. Без этого зловещего меча он потерял бы чувство собственного достоинства, может, даже жизнь, но, вероятно, познал бы и утешающую умиротворенность ничем не нарушаемого покоя. С мечом он имел власть и силу, но меч вел его к роковому будущему. Меч давал ему силу, но на покой альбинос мог не рассчитывать.

Поддавшись мгновенной слабости, со сдавленным всхлипом Элрик швырнул меч в посеребренное луной море.

Как это ни странно, но меч не пошел на дно. Но и на поверхности он остался каким-то необычным образом. Он развернулся острием вниз и, подрагивая, повис в воде, как если бы вонзился в дерево. Он так и остался в воде, погрузившись лезвием на шесть дюймов, и начал издавать короткие бесовские вопли — крики лютой злобы.

Приглушенно выругавшись, Элрик вытянул свою тонкую белую руку, пытаясь достать наделенный сознанием дьявольский клинок. Он тянулся все дальше, свешиваясь за леер, но не мог дотянуться до клинка — не хватало одного-двух футов. Задыхаясь, Элрик, которого переполняла горечь поражения, перевалился через борт и, погрузившись в ледяную воду, резкими гребками поплыл в сторону висящего меча. Он проиграл — меч вышел победителем.

Альбинос доплыл до меча и обхватил пальцами рукоять. Меч мигом удобно устроился в его руке, и Элрик почувствовал прилив сил в свое измученное болью тело. И тут он понял, что они с мечом взаимозависимы, потому что хотя ему, Элрику, и был нужен этот меч, Буревестнику, этому паразиту, тоже был необходим хозяин, без которого он терял свою силу.

— Значит, мы связаны друг с другом,— в отчаянии прошептал Элрик.— Связаны выкованной в аду цепью и роковыми обстоятельствами. Ну что ж, пусть так оно и будет, и пусть люди дрожат от страха, заслышав имена Элрика из Мелнибонэ и его меча Буревестника. Мы принадлежим к одному племени и порождены эпохой, которая изменила нам. Так дадим же этой эпохе повод нас ненавидеть!

Ощутив приток сил, Элрик вложил Буревестник в ножны, и меч устроился у него на боку. И тогда Элрик мощными гребками поплыл в направлении острова, а команда корабля вздохнула с облегчением, гадая, погибнет ли он в мрачных водах этого безымянного моря или доберется до берега...

Однажды вечером, когда Элрик в мрачном настроении сидел в таверне и пил вино, из бури выплыла бескрылая женщина из Мииррна и приникла к нему своим гибким, податливым телом

У нее было тонкое, болезненное лицо, почти такая же белая, как у Элрика, кожа, а ее светло-зеленые одеяния красиво контрастировали с темно-рыжими волосами

Таверна была освещена пламенем свечей, а воздух полнился досужими спорами и скучноватым смехом, однако слова женщины из Мииррна, звучавшие четко и мелодично, перекрыли назойливый шум

— Я искала тебя двадцать дней,— сказала она Элрику, который высокомерно поглядывал на нее полуприкрытыми малиновыми глазами.

Он лениво сидел на стуле с высокой спинкой, держа в длинных пальцах правой руки серебряный кубок с вином, а левой поглаживая рукоять своего рунного меча Буревестника

— Двадцать дней,— едва слышно и намеренно грубовато проговорил мелнибониец, словно обращаясь к самому себе — Красивая женщина не должна так долго бродить одна по свету.— Он открыл глаза чуть шире и заговорил, обращаясь теперь прямо к ней — Я Элрик из Мелнибонэ, как тебе, несомненно, известно. Я не ищу ничьего покровительства и сам никому не покровительствую. Запомни это А теперь скажи, почему ты двадцать дней искала меня

Женщина, на которую надменный тон альбиноса не произвел ни малейшего впечатления, ровным голосом ответила: