— Да. Он здоровяк. Но я был далеко, а на нем была шапка с прорезями для глаз и перчатки.

— А остальная одежда?

— На ногах — полукеды. А еще — хлопчатобумажный свитер. То ли темно-синий, то ли темно-зеленый, точно не скажу. Помоги, Жан-Батист, теперь я уже смогу встать.

— Почему ты не разбудил меня, когда решил проследить за ним? Почему поехал один?

— Потому что это касалось только нас двоих. Незачем было впутывать тебя в дурацкую затею Данглара. Я не представлял, что дело примет такой оборот.

Вейренк вдруг прервал импровизацию и пожал плечами.

— Нет, — прошептал он, — что-то не хочется.

Приехал доктор Мерлан и стал хлопотать возле Данглара. Время от времени он качал головой и повторял «попал под поезд, попал под поезд», как будто хотел удостовериться, что присутствует при настоящей сенсации — человек попал под поезд и остался жив.

— По-видимому, ему дали очень сильную дозу анестезирующего средства, — сказал Мерлан, встав и знаком подзывая фельдшеров с носилками, — но у меня такое впечатление, что оно уже перестало действовать. Уносите его, я попытаюсь со всей осторожностью ускорить его пробуждение. Но речь восстановится только через два часа, так что вам нет смысла приходить раньше, комиссар. Есть ушибы, последствия удара по сонной артерии и падения на рельсы. Но, если я не ошибаюсь, ни одного перелома. Ну надо же — попал под поезд! С ума сойти!

Адамберг посмотрел вслед носилкам, и ему стало не по себе — это была запоздалая реакция. Но электрический шарик на затылке не появился. Наверно, лечение Доктора Эльбо подействовало.

— Как Лео? — спросил он Мерлана.

— Вчера она села в кровати и немного поела. Мы убрали зонд. Но она молчит, только время от времени улыбается с таким видом, словно хочет что-то понять и никак не может. Как будто ваш доктор Эльбо отнял у нее возможность формулировать свои мысли, отключил какой-то предохранитель. А потом, когда решит, что настало время, включит снова.

— Это вполне в его духе.

— Я написал ему домой, во Флери, хотел узнать, что у него слышно. Письмо отправил на адрес директора, как вы мне советовали.

— Вы хотите сказать, что написали ему в тюрьму, — уточнил Адамберг.

— Знаю, комиссар, но я не хочу произносить это слово ни вслух, ни даже мысленно. А еще я знаю, что вы сами его арестовали, но совершенно не желаю знать, в чем его вина. Полагаю, это не была медицинская ошибка?

— Нет.

— Попал под поезд, ну надо же! Под поезд бросаются только самоубийцы.

— Вот именно, доктор. Поезд — весьма необычное орудие смерти. Но, как известно, многие таким образом сводят счеты с жизнью, поэтому гибель Данглара легко можно было бы выдать за самоубийство. Весь ваш персонал должен думать, что Данглар пытался покончить с собой, и я прошу вас сделать все возможное, чтобы правда не просочилась за стены больницы. Я не хочу спугнуть убийцу. Сейчас он, вероятно, считает, что скорый поезд разнес его жертву на куски. Пускай пробудет в этой уверенности еще несколько часов.

— Понимаю, — сказал Мерлан, сощурившись и придав своему лицу выражение феноменальной проницательности, которая в данном случае отнюдь не требовалась. — Вам надо застать его врасплох, выследить, подкараулить.

Ничего этого Адамберг делать не стал. Когда «скорая помощь» уехала, он принялся расхаживать по платформе, двадцать метров туда, двадцать метров обратно, чтобы не слишком удаляться от Вейренка, которому бригадир Блерио — он видел это своими глазами — скормил три или четыре куска сахара. Машинально, сам того не желая, Адамберг отметил, что бригадир не бросал обертки на землю. Он сжимал их в комочек, а потом засовывал в передний карман брюк. С озабоченным видом подошел Эмери. Сегодня, спеша к ним на помощь, капитан впервые в жизни надел форму кое-как.

— Я не вижу возле скамейки никаких следов. У нас ничего нет, Адамберг, совсем ничего.

Вейренк жестом попросил у Эмери сигарету.

— Я очень удивлюсь, если Данглар сможет нам чем-то помочь, — сказал он. — Тот тип налетел на него сзади, он не успел даже голову повернуть.

— Как получилось, что машинист не заметил человека на рельсах? — спросил Блерио.

— Рано утром солнце светило ему в лицо, — объяснил Адамберг. — Он ехал на восток.

— Даже если бы он его увидел и затормозил, локомотив остановился бы только через несколько сот метров, — сказал Эмери. — Лейтенант, как вам пришло в голову поехать за Дангларом?

— Думаю, я решил поступить в соответствии с уставом, — улыбнулся Вейренк. — Увидел, как он выходит из дому, и сказал себе: надо поехать за ним, в таких расследованиях нельзя действовать в одиночку.

— А в самом деле, почему он поехал один? Мне казалось, он человек осторожный. Правда ведь?

— Да, но он любит все делать сам, — сказал Адамберг, чтобы оправдать майора в глазах Эмери.

— Ну да, а тот, кто назначил, ему встречу, наверно, потребовал, чтобы он приехал один, — вздохнул Эмери. — Как обычно бывает в таких случаях. Ладно, встречаемся в комиссариате и договариваемся о дежурстве у дома Мортамбо. Адамберг, тебе удалось вызвать из Парижа двух твоих парней?

— Они должны приехать к двум часам.

Вейренк уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вести машину. Адамберг следовал за ним на близком расстоянии до гостиницы Лео, где лейтенант наскоро перекусил, разогрев суп из банки, затем отправился спать. Направляясь к себе, Адамберг вдруг вспомнил, что вчера забыл насыпать голубю корм. А окно оставалось открытым.

Но Эльбо не улетел, он нашел себе пристанище в туфле Адамберга, подобно тому как кто-нибудь из его крылатых сородичей устроился бы на каминной полке, и терпеливо ждал, когда его накормят.

— Эльбо, — сказал Адамберг, взяв туфлю с голубем и поставив на подоконник, — давай поговорим серьезно. Ты вышел из первобытного состояния и катишься по наклонной плоскости цивилизации. Лапы у тебя уже здоровые, ты можешь летать. Посмотри туда. Там солнце, деревья, красавицы-голубки, там полно червячков и букашек.

Эльбо мягко заворковал, и Адамберг, истолковав это как знак согласия, вытащил его из туфли и посадил на подоконник.

— Улетай, когда захочешь, — сказал он. — Прощальную записку можешь не оставлять, я не обижусь.

Адамберг подумал, что надо бы принести цветы мамаше Вандермот. В десять утра он деликатно постучал в ее дверь. Сегодня среда, есть шанс встретиться с Линой: за то, что в субботу она работала допоздна, в среду ей разрешалось с утра побыть дома. Комиссар хотел допросить их обоих, Лину и Иппо, но порознь, так будет надежнее. Он застал все семейство за завтраком, они еще не успели толком одеться. Адамберг поздоровался со всеми по очереди, всматриваясь в их заспанные лица. Помятая физиономия Иппо выглядела вполне убедительно, однако в такую жару совсем не трудно сделать вид, будто ты только что проснулся. Правда, отекшие за ночь веки — это уже не симуляция. Но у Иппо глаза всегда были припухшие, и от этого его взгляд часто делался тусклым и неприятным.

Мадам Вандермот — единственная, кто был уже полностью одет, — взяла букет с искренней радостью и сразу же предложила комиссару кофе.

— Говорят, в Сернэ случилось несчастье. — Впервые после приезда Адамберг услышал, как она разговаривает — застенчивым, но внятным, звонким голосом. — Но это, по крайней мере, не связано с той ужасной историей? С Мортамбо ничего не случилось?

— Кто вам сказал? — спросил Адамберг.

— Это был Мортамбо? — не унималась она.

— Нет, не он.

— Слава богу! — облегченно вздохнула мадам Вандермот. — Потому что, если и дальше так пойдет, мне и моим деткам придется уехать отсюда.

— Перестань, мама, — бесцветным голосом произнес Мартен.

— Я знаю, что говорю, мой мальчик. Вы все закрываете на это глаза, так уж вы устроены. Но рано или поздно кто-то придет сюда, кто-то придет и убьет нас.