— Поиски Момо Фитиля продолжаются, — сообщил Адамберг, — но это не он поджег «мерседес».

Во время достаточно долгого рассказа Ретанкур — первый костюм, второй костюм, короткая стрижка, горничная, лабрадор, запах бензина — Эсталер раздавал чашки с кофе, затем предлагал молоко и сахар, двигаясь вокруг стола с присущими ему ловкостью и изяществом и стараясь проявлять сегодня особое внимание к коллегам. Лейтенант Меркаде поднял руку, давая понять, что отказывается от сахара. Этим он сильно уязвил Эсталера, который хорошо помнил, что лейтенант пьет кофе с сахаром.

— А теперь буду пить без сахара, — тихо сказал Меркаде. — Диета, — пояснил он, положив руку на живот.

Успокоенный Эсталер продолжил обход стола, а Адамберг по непонятной причине вдруг застыл на месте. Вопрос Мореля застал комиссара врасплох, и ему стало ясно, что доклад Ретанкур, часть которого он пропустил мимо ушей, уже закончился.

— Где Данглар? — повторил Морель.

— Отдыхает, — быстро ответил Адамберг. — Видите ли, он побывал под поездом. Он не ранен, но после такого нужно время на восстановление.

— Побывал под поездом? — спросила Фруасси тем же изумленно-восхищенным тоном, что и доктор Мерлан.

— Вейренк едва успел уложить его между рельсами.

— Расстояние между поверхностью тела и нижним краем поезда составляет двадцать сантиметров, — объяснил Вейренк. — Он ничего не заметил.

Адамберг неуклюже поднялся с места, его блокнот остался лежать на столе.

— Вейренк расскажет вам об ордебекском деле, — сказал он. — Я вернусь.

«Я вернусь» — он всегда так говорил, уходя, словно можно было с высокой степенью вероятности предположить, что однажды он уйдет и не вернется. Он вышел из комнаты еще более развинченной, чем обычно, походкой и поспешил на улицу. Адамберг знал, что некоторое время назад вдруг застыл, как ордебекская корова, и пропустил пять или шесть минут совещания. Он не мог объяснить, почему так случилось и зачем он сейчас шагает по тротуарам. Его не испугало внезапное помутнение сознания, он к этому уже привык. И хотя объяснения самому факту у него не было, он знал, что́ обычно становится побудительной причиной. Какая-то догадка пронизала его мысли, точно стрела арбалета, так стремительно, что он не успел поймать ее. Только застыл на месте. Как в тот момент, когда смотрел на сверкающую на солнце воду в марсельском порту, или когда видел афишу на стенах парижских домов, или когда не мог заснуть после ужина в поезде Париж — Венеция. Причем невидимый образ, который проплыл по заболоченным равнинам его мозга, потянул за собой вереницу других неразличимых образов, сцепленных вместе, точно магнитом. Он не понимал, откуда взялась эта вереница и когда она закончится, но перед ним снова возник Ордебек и — крупным планом — открытая дверца старой машины Блерио, на которую он тогда не обратил внимания. Вот об этом он и говорил вчера Лусио — где-то есть незакрытая дверь, и она все еще хлопает, есть укус, и он все еще чешется.

Он медленно, осторожно шагал по улицам, ведущим к набережной, — как всегда, в трудные минуты ноги сами несли его к реке. В такие минуты Адамберг, который в обычное время практически не ощущал ни страха, ни других сильных эмоций, вдруг превращался в натянутую струну, сжимал кулаки, стараясь уловить то, что мельком увидел, но не разглядел или слышал, но не понял. У него не было методики, позволяющей отыскать в бесформенной массе мыслей жемчужину истины. Он знал только, что должен действовать быстро, иначе все опять потонет в темных водах его мозга. Порой ему удавалось, сохраняя полную неподвижность, дождаться, когда хрупкий образ, покачиваясь, поднимется на поверхность, порой он ловил добычу на ходу, перетряхивая ворох воспоминаний, а порой засыпал, надеясь, что истина выкристаллизуется из сновидения. Но никогда он не выбирал стратегию заранее, боясь, что в этом случае его постигнет неудача.

Он шагал по улицам больше часа, потом заметил скамейку в тени и сел, поставив локти на колени и обхватив ладонями подбородок. Во время выступления Ретанкур он отвлекся. Что тогда могло произойти? Ничего. Все его подчиненные оставались на месте и внимательно слушали Виолетту. Меркаде боролся со сном и через силу вел протокол. Да, они оставались на месте — все, кроме Эсталера. Эсталер уходил готовить кофе, а потом вернулся и сервировал его коллегам с обычной ловкостью и изяществом. Однако молодой человек был неприятно удивлен, когда Меркаде вдруг неожиданно отказался от сахара. При этом лейтенант показал на свой живот. Адамберг отнял ладони от лица, стиснул колени. Меркаде не только показал на живот, он сделал еще один жест — поднял руку, давая понять, что ему не надо сахара. И тут в голове Адамберга пронеслась арбалетная стрела. Сахар. С самого начала у него были нелады с этим чертовым сахаром. Комиссар поднял руку, повторяя жест Меркаде. Он повторил это раз десять — и снова увидел машину с открытой дверцей, перед которой стоял Блерио. Когда они вчетвером пили кофе в жандармерии и говорили о Дени де Вальрэ, Блерио тоже отказался от сахара, предложенного Эмери. И в знак отказа молча поднял руку, в точности как это сделал Меркаде. Блерио, у которого карманы были набиты сахаром, но который при этом пил несладкий кофе. Блерио.

Адамберг замер с поднятой рукой. Вот она, жемчужина, сверкающая в выемке скалы. Дверь, которую он не закрыл. Четверть часа спустя он осторожно встал, чтобы не спугнуть свои еще не совсем оформившиеся и не вполне осознанные ощущения, и пешком отправился домой. Еще не разобранная сумка стояла на полу. Он подхватил ее, посадил Эльбо в туфлю и, стараясь действовать как можно тише, погрузил все это в машину. Он даже не хотел говорить, боясь, что от звука его голоса фрагменты мыслей, с трудом собранные в единое целое, снова разлетятся в разные стороны. Поэтому он просто отправил Данглару сообщение с телефона, который дала ему Ретанкур: «Возвращаюсь туда. Если необходимо, место и время связи те же». Затем отправил еще одно, Вейренку: «Приезжай в 20.30 в гостиницу Лео. Обязательно возьми с собой Ретанкур. Не показывайтесь в городе, подъезжайте по лесной дороге. Захватите моток прочной веревки и еду».

Стараясь не привлекать внимания, Адамберг прибыл в Ордебек в два часа дня — в это время в воскресенье улицы городка были пусты. Он подъехал к дому Лео по лесной дороге, открыл дверь комнаты, которую привык считать своей. Растянуться на шерстяном матрасе с выемкой посредине — это тоже казалось комиссару его неотъемлемым правом. Он посадил послушного Эльбо на подоконник и бросился на кровать. Лежа без сна, он слушал воркование голубя, который, по-видимому, был доволен тем, что его вернули на полюбившееся место. Адамберг больше не пытался выделить в своих мыслях нечто важное, он позволил им опять превратиться в спутанный клубок. Недавно он увидел одну фотографию, которая его поразила: содержимое сетей, вываленное на палубу рыболовецкого судна. В этой горе, которая была выше человеческого роста, смешалось все: серебро рыбьей чешуи, бурая масса водорослей, серые панцири креветок (морских, а не земляных, как эта чертова мокрица), синие панцири омаров, белизна раковин. Именно так он представлял себе свои мысли — шевелящееся, изменчивое, загадочное нагромождение разнородных предметов, всегда готовое протухнуть, или развалиться, или снова уйти под воду. Рыбаки сортировали улов, выбрасывая в море мелких рыбешек, водоросли, мусор и оставляя только полезное и давно знакомое. Адамберг, действуя вроде бы так же, поступал со своими мыслями совсем наоборот: отбрасывал все рациональное и принимался изучать все странное и нелепое.

Вернувшись к отправной точке — поднятой руке Блерио рядом с кофейной чашкой, — он дал образам и звукам Ордебека свободно разворачиваться перед ним: прекрасное и ужасное лицо Владыки Эллекена, Лео, поджидавшая его в лесу, ампирная бонбоньерка в столовой Эмери, Иппо, встряхивающий выстиранное платье сестры, кобыла, которой он погладил ноздри, Мо с его цветными карандашами, Антонен с его глиняными суставами, густо намазанными мазью, кровь на лице Мадонны в доме Глайе, Вейренк, лежащий на станционной платформе, коровы и мокрица, электрические шарики, битва при Эйлау, о которой Эмери ухитрился рассказать ему трижды, трость графа, стучащая о старый паркет, стрекот сверчков в доме Вандермотов, кабанье стадо на Бонвальской дороге. Он повернулся на спину, положил руки под голову, уставившись взглядом в потолочные балки. Сахар. Сахар, который так мучил его все эти дни, привел в такое запредельное раздражение, что он даже перестал класть его в кофе.