Он вспомнил совет Сокола и велел послать к нему и Внуковскому связных: «В Цубене будем вести переговоры с местными властями, с населением. Делегатам из ближайших аулов собираться в Цубен и ждать моего уполномоченного».
Отряд Сокола посыльные нашли сразу: он стоял биваком в местечке Цала, отряд же Внуковского как в воду канул.
5
…Толпа, разноликая, разношерстная, больше старики, дети да женщины, сдержанно гудела. Шепот, расспросы.
— Правду, нет ли, говорят, Васо поймали?
— Типун тебе на язык!
— Вроде сам губернатор приехал.
— Разевай пошире рот!
— Чего захотел! Чтобы губернатор в Цубен явился? Нет ему дел у себя в Гори?
Никто толком не знал, зачем их собрали сюда, на каменную площадку перед цубенской управой? Долго ли продлится их ожидание? Гадали, как бог на душу положит.
Ближе всех к крыльцу управы стоял, опершись на длинный посох обеими руками, седой как лунь Беса. Он что-то шептал про себя серыми, выцветшими губами, и все вновь прибывшие, проходя мимо, тихо склоняли голову перед старцем и старались затеряться в толпе.
Там, где народ был одет победнее, где людей было погуще, в запыленной одежде, устало смыкая глаза, сидел на камне Гигла Окропиридзе. Рядом с ним приметливый взгляд обнаружил бы Ахмета Маргиева в ветхой, выгоревшей одежде, разбитых сапогах. Ахмет слушал торопливый шепот старого товарища и устало кивал.
Зато Курман прискакал на отличном жеребце, наряженный, как на свадьбу. Не спешиваясь, сидел он в дорогом седле, одной рукой держа повод, другую, с плеткой, картинно упер в бок. К нему вскоре — плешивая лошадь плешивую ищет — подъехал Кизо Сокуров, и они заговорили о чем-то своем.
Люди, видно, хорошо знали цену тому и другому: кто вперед, кто назад подались от них.
Наконец из управы вышел князь Амилахвари, а за ним казачий ротмистр, прибывший от полковника.
— Ваше сиятельство, — обращаясь к князю, привстал на стременах Сокол, — народ с окрестных аулов собран. Больше ждать не имеет смысла.
— Хорошо, капитан, — махнул князь рукой в белой перчатке.
— Видно, всерьез решили взяться за абреков, — сказал Курман Кизо. — Какой-то чин из Гори явился.
— Да, — согласился тот. — Скоро кое-кто пожалеет, что рот на хозяйское добро разевал. В чужом рту кусок всегда больше кажется.
— Так, так, Кизо.
Переговаривались тихонько и Гигла с Ахметом.
Кивнув на Сокола, стоявшего с отрешенным видом неподалеку от крыльца управы, Гигла шепнул:
— Вон тот офицер и сообщил мне о выступлении войска. Ох, была бы беда, если бы не он!
— Который? На соловом жеребце?
— Он самый. Ума не приложу, как его уберечь. Как теперь с ним связь держать?
— Какая тут связь! — вздохнул Ахмет. — Чувствую, пора и нам с тобой, Гигла, за винтовку браться.
— Нет, дорогой, нет, — прикрыл глаза Гигла. — Оттого что пальнем мы с тобой по разу, толку немного. А вот когда уведем наших из капкана или волка подтолкнем к пропасти — совсем другой табак…
— А может, нам убраться подобру-поздорову, пока целы?
Гигла нахмурился, но сделал вид, будто не расслышал, не понял Ахмета.
— Гигла! — снова обратился к нему тот. — Может, говорю, убраться нам на время?
— От кого угодно ожидал такое, но от тебя, Ахмет, никогда! — Гигла сплюнул в сердцах и отодвинулся: — Пусть тебя рассудит твоя совесть! Тьфу!
— Прости, Гигла! — горячо, в самое ухо, шепнул Ахмет. — Я не в себе — в тебе усомнился. Уж очень ты о том русском страдал!
— Что?! Во мне усомнился? — Веселые морщинки набежали к глазам духанщика.
— Говорю тебе, твой русский меня сбил с толку.
— Эх, ты! Этот русский уже столько наших голов спас, что нам молиться на него надо.
— Я же сказал, извини. Слишком вид был у тебя того…
— «Извини»! — все еще кипела обида у Гиглы. — Вид… Ни с Шота, ни с Тиной не повидался на прощанье. Вот что гнетет, а ты…
— Гигла! Смотри, кажется, Васо явился… — Ахмет кивнул в сторону крайней к управе сакли.
— Он, провались я на этом месте! С ума сошел! — разволновался Гигла. — Ох эта молодость, молодость!.. И себя, и людей может напрасно погубить.
Тревожные мысли Гиглы прервала речь князя Амилахвари:
— Люди! Прошу вас оказать достойное внимание нашему гостю! С вами будет говорить уполномоченный военного губернатора Горийского и Душетского уездов ротмистр Юрченко! От себя предупреждаю вас заранее: не вздумайте трясти грушу вместе с медведем! Не думайте, что воевать против русского царя так же легко, как против нас, ваших князей. Подумайте о своем положении! У вас пока еще есть возможность жить спокойно, мирно, в своих семьях. А если приказ губернатора не будет выполнен — прольется кровь. Много крови!
— Ваше сиятельство! — крикнул Ахмет. — Мы много раз слышали твой голос, дай сказать представителю, с чем он к нам явился!
Князь наградил крикуна гневным взглядом.
— Минутку терпения! Я пришел как ваш земляк и друг…
— Знаем, какой ты друг!
— Зря, что ли, тебя зовут Черный Датико?
— Пусть губернаторский человек говорит!
И опять Амилахвари сдержался, продолжил как только мог спокойно:
— Подумайте, люди! Если губернатор начнет военные действия, не только мои постройки сгорят — ваши сакли тоже! Подумайте! Если мои магазины сгорят, у меня еще замок останется. А ваши сгорят, под пушками рухнут — с чем вы останетесь? Под открытым небом? Подумайте!
— Пусть гость скажет!
Амилахвари, недовольный собой, недовольный людьми, не оказавшими ему уважения даже перед чужим человеком, отошел в сторону и встал, широко расставив ноги и сунув ладони за пояс черкески.
Положив левую руку на эфес сабли и зажав в правой перчатку, ротмистр выступил вперед.
— Привет вам, люди Иристона! — отчеканил он первую фразу, давая возможность толмачу перевести ее. — Новый губернатор полковник Альфтан пришел к вам как посланник самого государя императора, самодержца всея Руси… Его императорское величество царь Николай И, чтобы обеспечить государству мир и покой, приказал нам, своим слугам, изловить всех злоумышленников и бунтарей… При необходимости казнить оных на месте… а всех других, кто к бунтарству и подстрекательству был склонен… по недомыслию своему… или по молодости лет… кто чистосердечно признает свои заблуждения… заковать в кандалы и отправить в Сибирь… на каторжные работы…
Я хочу, люди Иристона, чтобы вы поняли всю греховность противуправительственных действий, всю пагубность их для жизни. И кому охота умирать в кандалах, в чужой стороне? Никому! Потому наш губернатор обращается к вам от имени всемилостивейшего нашего государя императора: выдайте бунтарей и подстрекателей, сложите оружие, своевременно выплачивайте положенные налоги и подати… И живите, люди Иристона, своей спокойной жизнью… Да не прольется понапрасну братская христианская кровь… Армия опять вернется в Гори… — Немного передохнув, прибавил: — Армия вернется в свои казармы, а ваши аулы, ваши сакли останутся целыми и невредимыми!
Толмач еще переводил последнюю фразу, путая грузинские и осетинские слова, а князь Амилахвари опять поспешил выступить вперед:
— Что скажете, люди? Говорите! Представитель губернатора всех выслушает.
Толпа безмолвствовала. Как далекий прибой катился по ней недовольный, встревоженный ропот:
— Ишь чего захотел! Выдайте ему бунтарей и подстрекателей! А этот толстый боров опять будет из наших спин ремни вырезать?
— Старейшины! — уже заискивающе ломал в руках папаху Амилахвари. — Почему вы молчите?. Ваши седины пусть подскажут, что ответить гостю, который пришел с миром!
Ахмет не выдержал:
— Досточтимый Беса! Да обратится к вам фарн — дух благополучия! Скажите нашему гостю, что думают о его словах и о жизни в нашем ауле Цубен.
— Скажи, Беса! Скажи!
— Кому еще говорить, как не тебе?
Опершись на посох руками и положив на них подбородок, старый Беса глядел выше управы, выше гор много видевшими на своем долгом веку, выцветшими от времени глазами.
