И он рассказал о том, как Ольга всякий раз, о чем бы ни заговорила с ним, непременно сводила разговор на последний праздник в Цубене и на Васо. Однажды Илас, к которому она относилась нежно, как к младшему брату, прямо спросил ее:

«Уж не влюбилась ли ты в Васо?»

«А что тут удивительного? — ответила она горячо. — Таких джигитов, как он, не так уж много на свете. Чем он уступает Габиле? Ничем».

«Тогда чего ждать?»

«Молод ты еще, вот и говоришь так. Разве девушка может первой признаться?..»

«Значит, полюбила?»

«Еще как! Если бы он слово сказал, на край света бы за ним пошла, в огонь и в воду».

— Сам бог послал мне тебя, Илас, навстречу, — в радостном волнении признался Васо. — Так неспокойно было у меня на душе, а теперь!.. Ты такие силы влил в меня, что и сам не знаешь.

В комнату заглянул Гри:

— Светает.

— Сейчас, Гри, сейчас, — сказал, поднимаясь, Илас.

— Сын говорит, в Среднем Закоре собаки подняли гвалт. Не ждут ли там вас?

Держа в поводу коней, вслед за сыном Гри, который вызвался проводить их, они покинули гостеприимный Горный Закор.

— Держитесь левей, — сказал им провожатый. — Тропа выведет к аулу Барот. Не доходя до аула, сверните в лес…

— Да, так спокойнее, — согласился Илас.

…Когда по нижней окраине аула выбрались на бровку леса, вздохнули облегченно.

— Подожди меня здесь, Васо. Я через часок вернусь, — сказал Илас.

— Может, вдвоем?

— Нет. Я бы и сам в пичугу обратился, чтобы быть тут незаметнее…

— Что такое?

— Да тут за нашим человеком родной брат следит.

Илас направил коня к аулу Надабур.

Со склона горы, которым он ехал, днем обычно была хорошо видна на окраине аула одинокая сакля Ахмета Маргиева. Сейчас серый сумрак еще не рассочившегося по ущельям тумана не давал ему разглядеть в неверном свете раннего утра окно маргиевского жилища.

Наконец ветер будто угадал желание Иласа и прогнал серый клок тумана, загораживающий саклю. Света в окне не было.

Но не один Илас наблюдал в то утро за саклей Ахмета.

На какое-то время притихший после разговора с братом Курман бессонно гадал: что бы это значило — свет по ночам в сакле брата? То Ахмет и на лучинах экономил, а теперь, гляди-ка, разбогател — керосина не жалеет.

Узнав утром, что Ахмет и дома-то не ночевал, Курман чертыхнулся: «Разве у такого растяпы застрянет копейка? Хозяин! Его дома нет, а никто и лампу выкрутить не подумает!»

Но шли дни, а лампа в сакле брата горела ночи напролет. «Нет, тут что-то не то, — подумал Курман. — Не иначе, кого-то предупредить хочет. Но о чем?»

И в эту ночь Курман с противоположной стороны аула наблюдал за саклей брата.

«Опять жгут керосин, растяпы! — подумал он без обычного раздражения. — У меня бы пожгли! Погоди… Но ведь Ахмета опять нет дома. Уж не сигнал ли кому подают светом?»

И, точно подтверждая догадку Курмана, зацокали по каменистой тропе копыта.

«Не Ахмет ли вернулся с ночной охоты? Интересно, что добыл он? Чем промышляет?»

Но всадник почему-то проехал мимо сакли Ахмета. Дальше. Дальше. Уже он около его, Курмана, сакли. «Не мститель ли какой?» — обмер Курман, вытирая со лба холодный пот. Он хотел выскочить из редколесья, закричать, поднять тревогу в ауле, но не мог от страха двинуться с места, ноги будто отнялись.

Курман боялся и упустить ночного гостя, который, видно, как и он, наблюдал за домом Ахмета, и боялся нечаянно попасться ему на глаза. Страх вжимал Курмана в землю, а желание наказать дерзость брата, а может, — чем черт не шутит! — и, разоблачив опасного государственного преступника, получить обещанную губернатором награду за его голову заставляло следить, куда же тот направится.

Черная тень замерла на несколько минут, и затем копыта лошади осторожно зацокали в обратном направлении, к дороге, ведущей из аула.

Как только всадник миновал саклю Ахмета, Курман во всю прыть бросился к дому сельского старшины, у которого уже с неделю жили жандармы.

— Эй! — застучал он в калитку. — Откройте! Откройте скорей!

Собаки во дворе старшины яростно залаяли.

Откликаясь на их заливистый брех, всполошились псы в разных концах аула.

Вскоре, кое-как поняв, чего от них хочет Курман, жандармы сели на коней. Сам же Курман, сославшись на то, что зашиб в темноте ногу, остался в доме старшины.

На опушке леса Васо ждал товарища.

— Сюда, Илас, сюда! — крикнул он, выступая из-за укрытия, чтобы Илас не проскочил мимо.

Илас осадил коня:

— Видно, жандармов переполошил я! Что будем делать?

— По дороге уходить нельзя: скоро рассвет.

— Скроемся в лесу?

— Успеется. Их там не больше десятка. До утра они в лес за нами не сунутся.

— Предлагаешь проучить?

— Ага.

Они спешились. Отвели коней в лес и осторожно вернулись к дороге.

— Сейчас тебя искать начнут, — усмехнулся Васо.

И точно, группа всадников развернулась, направляясь назад, к аулу.

— Куда он мог скрыться? — негодовал чей-то высокий, резкий голос. — Только что слышал: скакал впереди.

— Может, в аул вернулся?

— Это как же? Мимо нас, что ли, проскакал?

— Да тут рядом тропка есть. Если местный, он ее знает.

— Тогда так, — приказал высокий, резкий голос. — Трое в аул, трое здесь пошарим… Пошли.

— Илас, — шепнул товарищу Васо, — не спеши палить. Пусть троица отъедет подальше…

На фоне сереющего утреннего неба они увидели три темные фигуры.

— Беру правого…

— С богом! — откликнулся Илас и перевел мушку.

Два выстрела слились в один, и два жандарма, оглашая лес проклятьями, рухнули с коней.

— Меняй позицию! — крикнул Васо, — Я прикрою.

Третий всадник благоразумно спешился и юркнул за валун.

Заслышав перестрелку, трое жандармов, которые направлялись в аул, развернули коней, но, опасаясь превратиться в слишком заметные мишени, тут же спрыгнули на землю и залегли у обочины. Видно, патронов был у них изрядный запас, и они суматошно палили в гребень лесистого холма, где укрылись Васо и Илас. Пули то и дело вжикали рядом, сбивая кору деревьев.

— Илас, по очереди отходим!

— А куда спешить?

— Не до шуток! Всю округу разбудят!

— Хоть бы еще одного уложить!

— Из-за одного паршивого жандарма можно и самим без головы остаться.

— Ну уж!

— А если обойдут? Их все-таки четверо.

Васо оглянулся, и вовремя: от валуна к валуну перебегал — явно им в тыл — жандарм.

— Что я говорил? — усмехнулся Васо. — Пали, Илас, один раз по дороге, другой назад. Накрою этого ловкача — и отходим.

— Ясно.

Илас ящерицей скользнул в расщелину, раз-другой выстрелил и обернулся, выглядывая того, кто намерился обойти их с тыла.

— Ага, вот ты где! — засмеялся он, обнаружив среди камней обтянутую шинелью спину. — Не спеши, дорогой! — И он несколько раз пальнул по валунам.

Пули с визгом зарикошетили рядом, жандарм вжался в камни, ища укрытия.

Васо же, прячась за камнями гребня, пошел в обход, бесшумно, как барс, припадая грудью к холодным, влажным от утренней росы валунам.

Жандарм обернулся в тот момент, когда сабля Васо молнией взвилась над ним. Вопль ужаса огласил округу и тут же прервался: тело жандарма мешком свалилось между камнями. Васо торопливо отстегнул патронташ, схватил винтовку поверженного врага и кинулся на помощь Иласу.

Они выпустили несколько пуль по дороге, заставив жандармов спрятаться, и бросились к коням.

Недалеко от аула Накити, в подножии горного склона, к которому сакли аула прилепились, как птичьи гнезда, пел свою нескончаемую песню родник. В полдневный зной, когда тело ищет отдохновения, любой путник непременно сворачивал к роднику. Ледяная вода перехватывала дыхание, ломила зубы, но и бодрила. Родник давно стал нужен всем в округе — и старому, и малому. Не зарастала травой узенькая тропинка.