— Значит, ты была? Ты видела?

— Была. Видела. И тебя видела, и всех видела.

— Отпустите старика! — скомандовал князь. — Так куда скрылся разбойник Васо? Куда?

— Да откуда же мне знать, ирод ты? Откуда?

— Я ведь и дом твой спалить могу, — грозил Амилахвари. — Говори! Ну!

Старуха молчала.

— Ты же мужчина, князь, — плюнул под ноги старик. — Что же ты мучаешь женщину? Она тебе в матери годится!

— Замолчи, старый пень, пока жив!

Плетка опять со свистом взвилась в воздухе и рассекла ветхую одежду на плече старика. От боли он упал на колени.

— Великий боже! — взмолился старик. — Сделай так, чтобы я не пережил этого позора! Великий боже! Сделай последнюю милость — ниспошли мне смерть!

— Ну! — Грудью лошади, то и дело норовящей встать на дыбы, Амилахвари теснил бедных стариков и сек их плетью. — Будете молчать — и останетесь без крыши над головой. Ну-у!

Старики молчали.

— Поджигай саклю! — скомандовал, брызгая слюной, князь. — Пусть все горит! Все! Все! Все!

Двое дружинников бросились исполнять приказание. И тогда старуха не выдержала:

— Будь ты проклят, князь! По дороге в свой аул поехал Васо.

— За мной! — поднял лошадь на дыбы Амилахвари.

— Да спасут нашего орла быстрые крылья! — Вне себя, поднимая с земли старика, шептала как в забытьи женщина. — Да спасут нашего орла быстрые крылья… Да спасут нашего орла быстрые крылья!..

Саклю Хубаевых князь спалил еще тогда, когда обнаружил, как провели его новый «уездный начальник» и мнимый капитан Внуковский. Приказав камня на камне не оставить от жилища абрека, на какое-то время он умерил свой гнев. Но эта новая встреча с Васо, когда он, Амилахвари, опять был осмеян людьми и оказался бессильным против горстки абреков, жгла ему душу, требовала мести.

Сотня, переполошив аульных собак, промчалась к окраине аула, где когда-то была сакля, а теперь лежала лишь черная груда камней.

«И зачем я мчался сюда? — запоздало подумал Амилахвари. — Не приехал же сюда ненавистный разбойник, чтоб посидеть на пепелище! Но куда он мог направиться этой дорогой? Куда?»

Оглядев пепелище, князь обнаружил старый, наполовину свалившийся плетень:

— Спалите и его!

Когда огонь столбом поднялся в небо над развалинами сакли, Амилахвари подумал, что злость и обида не затухнут в его душе, даже если он еще сотню раз сожжет дотла жилище абрека. Только голова Васо, насаженная на кол, может успокоить сердце. Только Васо, болтающийся на толстом суку какого-нибудь дерева, может порадовать его.

— Нодар!

Новый доверенный, заменивший Коциа, подбежал к князю.

— Как ты думаешь, куда мог отсюда скрыться Хубаев?

— Только на Барот, ваше сиятельство.

— Почему?

— Там леса. Есть где скрыться с отрядом.

— За мной! — рявкнул неотмщенный Амилахвари. — На Барот!

Напрасно Внуковский обольщался мыслью, что он со своим отрядом в лесу за аулом Барот, как у Христа за пазухой. Напрасно.

Отряды Васо и Габилы, спешившись, скрытно приближались к лесу перед Баротом, сжимая его подковой, чтобы подойти к роте Внуковского с тыла. Но затяжной бой с теми боеприпасами, которые у них были, они не могли вести. Им нужно было подобраться к стрелкам капитана до кинжального броска, до сабельного удара, а если бой вдруг не получится таким, каким они его наметили, отступить, чтобы не потерять людей.

Прямо на Барот, в лоб, должна была выступить с частью отряда Ольга. Даже не выступить, а только произвести как можно больше шума, чтобы убедить зарывшихся на опушке в землю, запрятавшихся в расщелинах скал и за валунами стрелков Внуковского в своем намерении с минуты на минуту атаковать их по фронту. Атаковать стремительной кавалерийской лавиной.

— У нас нет времени, — торопил Васо. — Пойми, Габила, этот «японец» зароется в землю, нам его оттуда не выкурить.

— Ты прав, Васо, прав, — охлаждал пыл товарища Габила. — Но пойми и ты: у нас с тобой не солдаты, а вчерашние хизаны. Мы их от земли оторвали да и сами от земли только что оторвались. Какие мы с тобой командиры?

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что наши хороши, когда они обороняются. Они привыкли к своим горам, здесь им легко спрятаться. В наступлении у них нет такой уверенности, в наступлении они становятся мишенью. Тем более, люди видели у Внуковского пулеметы.

— Пулеметы?

— Да. Сколько их, где они, неизвестно.

— Значит, оставить этого скота у себя за спиной?

— Не горячись.

— Скажи мне, Габила, чего ты хочешь?

Габила сверкнул из-под бровей усталыми, но горячими глазами:

— Хочу, чтобы второй раз твой крестник не показал нам свои пятки.

Васо потупился. Действительно, чего они тогда ждали? Чего мудрили? Надо было, отправляясь на место скачек в мундирах капитана и уездного начальника, прежде всего прихлопнуть их хозяев. Век живи, век учись. Прав Габила. Надо и ему, Васо, со своего фланга перед самым броском на солдат Внуковского аккуратно снять наблюдателей, в первую голову обнаружить пулеметчика и заткнуть глотку пулемету.

Условились начать атаку на рассвете, когда наблюдателей, сидящих в секрете, тянет в сон, когда утренний туман еще надежно спрячет их в густом лесу, но уже не помешает рассмотреть вражескую цепь или ленту свежей траншеи.

Ждали рассвета.

Неразлучная после захвата Бакрадзе и Внуковского троица — Асланбек, Авто и Дианоз — рассказала, как князь Амилахвари рвал и метал, что не успел нагнать после Цубена исчезнувших буквально на глазах абреков.

— Странное дело, Васо, — рассказывал добродушный Авто. — Когда мы сидели в засаде у твоего аула, Черный Датико настоящую загадку нам задал. Весь аул пожег, а саклю Батако оставил. К чему бы это? А у тебя так даже плетень велел сжечь.

— Мало ему сакли?

— Видно, мало.

— Так в чем загадка-то?

— А вот в чем. Сначала его холуи оставили саклю Батако в покое. А потом вернулись и ее подожгли.

— Как это «потом»?

— Именно потом. Сначала вроде совсем не хотели ее трогать. А потом вернулись с полдороги и подожгли.

— Тебе не почудилось?

Авто с усмешкой повернулся к товарищам, приглашая их в свидетели. Дианоз и Асланбек кивнули головами: точно.

Васо схватился за голову: не потому ли и ушел Внуковский, что охранял его Батако? Не потому ли и сейчас Внуковский занял самую выгодную позицию, в лесу перед аулом Барот. Спереди, под горой, долина и аулы как на ладони, сзади трудный подъем и лес реже — насквозь просматривается. Не Батако ли подсказал?

— Батако сюда!

— Батако уже два дня никто не видел.

Огорчение достаточно ясно отразилось на лице молодого командира, и Дианоз посочувствовал:

— А что такое, Васо?

— Я вас хочу спросить, разведчики, что еще вы приметили? Что намеревался делать Черный Датико?

— Кто его знает, что он собирался делать, но оттуда он в Цубен заторопился.

Васо мучительно прикидывал: если Амилахвари вернулся с сотней, чтоб с ним поквитаться и подошел к его родному аулу, то, значит, князь не знал, где его искать. А если он направился опять в Цубен, значит, он хотел бы соединиться с отрядом капитана Сокола или вытрясти из цубенцев сведения о том, куда ушел он, Васо. И очень может быть, сейчас, когда он, как охотник, скрадывает зверя, другой охотник скрадывает их.

Как бы там ни было, а попасть в клещи между ротой капитана Внуковского и сотней Амилахвари его отряд не должен. Есть только два выхода из создавшейся ситуации: нанести стремительный, молниеносный удар по отряду Внуковского и встретить, приготовившись, а главное, пополнив чужими патронташами свои подсумки, сотню Амилахвари. Или уйти без боя сейчас, пока не поздно.

Васо слышал и не слышал то, о чем говорили его соратники.

Рядом медленно и рассудительно басил Авто:

— Если эта змея Батако и в самом деле улизнул, спать не буду, пока ему голову не сверну. То-то они его саклю не жгли.