Дианоз проглотил невысказанный упрек гостя. «Что скажешь? Прав он. Князь, как собаку, меня хлестал, а я терпел унижение. Конечно, я должен жить, чтобы найти убийцу отца и отомстить. Но не слишком ли долго я его ищу? Может, этот чернобородый и укажет мне моего кровника?»

Лесорубы, пригубив араки, взялись за мясо.

Разговору Дианоза с Асланбеком внимал один Авто. Он добродушно следил, как на широком лбу чернобородого собирались тяжелые морщины, как сурово сдвигались густые брови.

— Осетин, — опять глухо, будто сам с собой, проговорил Асланбек. — С того дня, как отходили меня плетками приживалы княжеские, я словно занозу в сердце носил. Колола и колола она меня, не переставая. Сегодня бог дал свидеться с настоящим потомком Сослана[6] — и нет больше в сердце никакой занозы. Нет, как и не бывало. Одна ненависть сердце точит. Я отомщу князю и его шакалам за оскорбление. Я найду вашего абрека и буду ему верным кунаком. Он меня снова человеком сделал.

— И я решил искать Васо, — сказал Дианоз. — Нельзя его одного в горах оставлять. Пропадет. Завтра же пойду…

Авто придвинулся к ним:

— Значит, без меня решил идти?

— А если и ты пойдешь с нами, мне и сам черт не страшен! С тобой рядом, Авто, я готов и в могилу лечь.

— Что мне делать в могиле? Чего я там не видел? Я тоже решил: последний раз ночую под крышей. Завтра моей крышей будет родное небо.

— Нет, правда, Авто? — расчувствовался Дианоз.

— Истинный крест.

— Клянись! — Дианоз вытянул худую ладонь.

— Если бы я мог с рукой положить на твою ладонь и сердце, я бы с радостью! Поверь! — Авто взволнованно обнял накитца.

Громкий голос Авто и его необычный жест привлекли внимание остальных. Лесорубы с любопытством смотрели на разгоревшиеся лица и блестящие глаза тройки.

— Авто! — не удержался Дианоз, обнял товарища за литые плечи. — У меня голова гудит, как мельничный жернов, но я счастлив. Счастлив!

— Еще бы не счастлив! — шутливо басил Авто. — Васо же сломал княжеский арапник. Больше не гулять ему по твоей спине!

Хмель успел ударить тому в голову:

— Не смей так говорить, Авто! Не смей! Теперь я и сам за себя постою. Перед всеми клянусь: не найду кровника — князь Амилахвари за него будет. Его люди убили моего отца. Он им приказал, значит, и он мой кровник. Не знать мне покоя, пока не отомщу.

С рогом в руках поднялся над костром Нико. Отсветы жара углей пробегали по его взволнованному лицу.

— Я вижу, друзья, многие из нас, если не все, сердцем сейчас не здесь… Нет, не здесь…

— Где же, кацо? — хохотнул, усердно работая челюстями, Георгий Гогитидзе — Я лично, пока не уничтожу это мясо и не буду знать, что пуст бурдюк, никуда не тронусь!

— Я тоже, кацо, — успокаивающе поднял руку Нико. — Только я сейчас не о желудке, а о сердце говорю.

— Продолжай, дорогой, продолжай! — откликнулся уже насытившийся и дымивший трубкой Сардион. Чувствовал старик, что не о выпивке и не о привычной тоске по дому собирается говорить их старшой. — Продолжай, Нико.

— Так вот, — потупил голову Нико. — Думается мне, не я один сейчас казню себя: почему не я вырвал у Амилахвари плеть? Почему не я первым бросился на этого бешеного волка?

Лесорубы подняли головы.

— Верно говорит. Ох, верно!

Нико продолжал, переведя дыхание и оглядев товарищей:

— Там наши сердца сейчас, в горах, на воле! Там, где скачет, готовясь отомстить князьям-кровососам за поругание, наш Васо! Юный орел распрямил крылья. А мы-то что скисли? Или мы не джигиты? Если хорошенько встряхнуться, так и я еще могу держать саблю — не всякий выбьет! Так выпьем, друзья мои, за то, чтоб уже завтра наш Васо не бродил по горам в одиночестве! Одно дело ввязаться в схватку с князем, когда ты один, и совсем другое — когда у тебя за спиной твои кунаки! Верно говорю?

— Верно, Нико!

— Один — он и есть один!

— Вот уж это точно! — раздался хриплый, с мороза, голос. У входа в шалаш стоял Хубаев.

— Васо-о! — опрокидывая кружки, роняя в притухший костер куски мяса, вскочили Авто и Дианоз. Обняли товарища, усадили к огню. Васо сбросил с плеч покрывшуюся куржаком бурку.

— Раньше завтрашнего утра Амилахвари, будь он самим дьяволом, не сунется. — Протянул озябшие руки к углям. — А коли так, что мешает мне проститься с вами по-человечески?

— Не проститься, — поправил его Нико, — а соединиться.

Васо непонимающе повернул голову.

— Да, да, соединиться, — по-отечески улыбнулся ему Нико. — Мы решили пойти за тобой!

— Кто это «мы»?

— Я хотя бы!

— А я чем не гожусь? — выпрямился во весь свой могучий рост Авто.

— Я, — сказал Дианоз и хлопнул по плечу чернобородого соседа, — и вот Асланбек.

— Четверо, значит?

— С тобой — пятеро. А пятеро джигитов — это отряд. И ты доказал, что годишься в вожаки!

— Что такое ты говоришь, Нико? Ты мне в отцы годишься, а я тобой командовать? И разве не ты подсказал мне: хватит терпеть? Разве не ты мне глаза открыл?

— Нет, нет, швило! — в свою очередь горячо заговорил Нико. — Пока мы были лесорубами — да, я мог вами командовать. Я лучше вас знаю эту работу, я привел вас сюда. А в абреки пойти ты первым решился. Ты первый не дрогнул перед князем. Ты первый голос против него поднял — тебе и быть вожаком. А если в чем-то тебе понадобится мой совет, швило, я всегда с тобой. Можешь на меня положиться: совет будет от сердца.

Васо смущенно опустил глаза. Нико же продолжал:

— Давайте, братья, клятву дадим, чтоб друг за друга жизни не жалеть! Васо, ну-ка дай кинжал!

Юноша вынул из ножен показавшийся розовым в отсветах костра клинок.

Нико положил его на свои твердые, как дерево, рабочие ладони.

— Братья! Повторяйте за мной: «Клянусь, что не отступлю в борьбе с ненавистными врагами — князьями…»

Эхом вторили ему Авто, Дианоз, Асланбек.

Чтобы оправиться от страха, пережитого на злополучной лесосеке, князю хватило трех дней, но чтобы избавиться от мерзких темно-лиловых кровоподтеков и синяков, которые оставили на его шее и груди руки бандита-лесоруба, не хватило и двух недель. Пришлось кутать шею в тонкий шелковый шарф и сидеть дома.

Полулежа в кресле, вроде ему все еще нездоровится, князь вызвал управляющего.

Коциа появился в дверях кабинета.

— Входи! — подстегнул его резкий окрик. — И прикрой хорошенько дверь!

Стараясь ступать мягко и неслышно, Коциа боязливо приблизился. Он хорошо знал, что князь не прощал ошибок, не терпел неудачников, а это означало, что все неприятности впереди. Мог он послать тройку надежных слуг вперед, чтоб убедились в безопасности дороги? Мог. Мог заставить дружинников смотреть в оба? Мог. В конце концов, мог разбить охрану на две группы, погнал бы одну часть стада низиной, другую горами, вот бы и ускользнул от абреков. Не сообразил. Недодумал.

— Что молчишь? — не поворачивая головы к управляющему, бросил князь.

— А что я могу сказать, ваше сиятельство?

— Да уж не скромничай, говори!

— Тяжело дела вести, ваше сиятельство, — осторожно промолвил управляющий. — Совсем житья нет от этих голодранцев! Смертью они нам грозили…

— Что же никто не принял смерть за своего господина? — В голосе князя металл. — Я тебя спрашиваю.

— Одна жизнь у человека. Кто захочет с нею расставаться… из-за чужого добра?

— Из-за чужого добра? И это ты говоришь? Ты, кому я доверил собирать подать? Ты, в чьих карманах, если их потрясти хорошенько, немало застряло моего серебра, а?

Коциа замер. Гроза вроде обещает быть не такой страшной, какую он ждал.

— Ваше сиятельство! — упал Коциа на колени. — Я ли не служу вам душой и телом? Да если бы мы не попали к этим абрекам на мушку, я бы первый любого из них укокошил!

— «Я бы», «я бы»… Что мне от этих заверений?

Князь долго молчал. Он давно принял решение и теперь не спешил его высказать, чтобы насладиться смятением трусливого слуги.